Безбилетники

– Ты с ним? Можешь оставаться! – Боцман быстро взглянул на Веронику и, демонстративно отвернувшись, зашагал к выходу.

– Ну зачем ты так?! – Вероника выразительно глянула на Монгола. – Такой вечер испортил!

И бросилась к набережной, вслед за Боцманом.

– Ника, ты куда? – неожиданно крикнул Ганс, и побежал следом за девушкой. В его раненном возгласе были и боль, и требовательность, и ревность. И что-то еще такое, наболевшее и недосказанное, но по-человечески ясное, что Монгол вдруг почувствовал симпатию к этому, в общем, неизвестному ему человеку, как к соратнику по несчастью.

– Выходите, выходите! – поторапливали их.

– Не гони. – Монгол вернулся за вином, вышел следом. Ганс молча стоял на том же месте и глядел вдаль, на тускло освещенную фонарями набережную.

– Твоя девчонка? – спросил Монгол.

– Ту неделю моя была. – Ганс пожал плечами.

– А я думал, ничья, – вздохнул Монгол. – Ух и лярва. Не поймешь этих баб.

– Да пошел ты! – сказал Ганс и отвернулся.

– Какие все нервные стали, – бросил Монгол и побрел к морю.

«Развел меня, как лошка развел. Жертвой прикинулся, на слезу бабу взял, и свалил», – думал он, снова сев у кромки прибоя, и открыл непочатую баклажку.

Вино действовало как-то странно. Оно тупило, будто мозг с каждым глотком превращался в кусок дерева. Но от этой тупости становилось легче, спокойнее. Чужая боль отрезвила его, и даже почему-то утешила.

– Ладно, упрощаем! – Он тряхнул головой, сбрасывая с себя вязкую патоку этого бесполезного и невнятного романа. – Попадется кто-то из них по дороге, – приложу, и дальше пойду. Придурки волосатые. Уроды. Еще бегать будут, толпами. Автографы брать будут.

Он оглянулся. На берегу кто-то тихо перебирал струны, высоким голосом напевая грустную и протяжную песню. На звук гитары подтягивались люди. Все они тактично садились неподалеку и, негромко переговариваясь, глядели на беззаботное море, на луну и звезды… Спокойный перебор струн совсем убаюкал его.

Он проснулся, когда в злополучном ресторане заиграла бодрая кабацкая музыка. Немного похолодало. Вторая бутылка уже почти опустела. Неподалеку все так же играла гитара.

«Спать пора, додому». – Монгол поежился, посмотрел на побелевшую луну и попытался было встать, но ноги не слушались.

– Что за лажа? Отсидел, что ли? – В недоумении он ощупал стопы. Затем кое-как встал, с трудом держа равновесие, и тут заметил странную и тревожную суету. На пляже, неподалеку от него, мелькали тени, хрустела галька под многочисленными ногами. Он посмотрел вдоль берега, прикрыв рукой луч мощного, бьющего в море прожектора, и тут разглядел, наконец, что его соседей окружила компания крепких ребят.

– Слышь, а сыграй пацанам «Голуби летят над нашей зоной», – донеслось до него.

– Я не знаю аккордов, – ответил музыкант.

– А почему? Ты не знаешь этой песни? Не слышал?

– Слышал. Просто я играю другие.

– Опа-на. Муха, а ты эту песню знаешь?

– Знаю, – ответил кто-то.

– Рябой, а ты?

– Нет базара.

– Фикса?

– Любимая.

– Слышал? То есть ты нормальным пацанам решил предъявить, что они фуфел галимый слушают?

– Нет, я просто не…

Кто-то ойкнул совсем рядом, некрасиво и глухо звякнула гитара, послышались глухие сильные удары. Гопники били ногами, – по-хозяйски деловито, с тихим веселым матерком. Жертвы терпеливо ойкали, и, не рискуя подниматься, чтобы не получить сильнее, закрывали лица руками. Не трогали только музыканта. Улучив момент, он вскочил, рванул с гитарой вдоль берега, но кто-то бросился следом, и его быстро отрезали от набережной. Тогда он поднял гитару над головой, и зашел с ней в море.

– Вали в Турцию, урод волосатый! – захохотали на берегу. – Греби гитарой! Хиппи энд!

В море полетели камни.

Один из камней ударил в деку; гитара глухо тренькнула, как обиженная подруга. Другой попал музыканту в плечо. Укрываясь рукой от обстрела, тот брел по шею вдоль берега и плакал.

– Э, мужики, харош! Не трожь артиста! – крикнул Монгол, с трудом удерживая равновесие на своих негнущихся чугунных ногах. Его сознание было ясное, как стекло, но тело совершенно не слушалось.

– Опа-на. Кто это голос подал? А ну, вломи ему, Муха! – услышал он сзади спокойный голос.

И кто-то пошел к нему, – не спеша, как идет охотник за раненной жертвой. Монгол еще раз посмотрел на музыканта, и, поняв, что вряд ли ему поможет, двинулся в сторону набережной.

Он успел доковылять до ступенек, взобрался наверх, ожидая, что на набережной, как обычно, будет полно народу. Но вокруг не было ни души: над морем уже зеленела заря восхода.

Он схватился за черные прутья забора, повернулся, и тут увидел перед собой хорошо сбитого пацана. Тот был покрепче и повыше Монгола. Его мускулистое тело венчала маленькая голова с крохотными жесткими ушками и тяжелой квадратной челюстью. Он приближался к Монголу как-то кручено, вертляво, будто двигался на шарнирах, понимая, что жертва никуда не денется.