«Как они тут, часами?» – Ему вдруг показалось, что он умер, что съеден каким-то огромным существом, гигантской рыбой, а стены этого небольшого деревянного храма – ее тесные ребра, которые давят его со всех сторон. Стало совсем душно.
Не выдержав, он схватился за ручку двери и выскочил из храма, вдохнул полной грудью утренний горный воздух, сделал пару шагов. Усталость сняло как рукой, боль в ногах тут же прошла. Сердце, будто выпорхнув на волю, трепетно застучало от радости.
На дворе было пусто и тихо. Ему вдруг сильно захотелось куда-то пойти, чем-то заняться, с кем-то поделиться своей непонятной радостью. «Сколько времени тратят, и на что? Можно и дров наколоть, и еду сварить. Или в горах погулять. Столько всего полезного сделать, чем просто стоять, как подсвечник, да еще и так мучиться. Я, совсем не старый, недолго стоял, а еле выстоял. А им каково?»
Он вздохнул, и вдруг вспомнил евангельскую Марфу.
«А ведь я с ней согласен, – подумал он и почему-то побрел в корпус. – Она думала о том, чтобы всем вокруг было хорошо».
Поднявшись наверх, он бесцельно побродил по чердаку, остановился у кровати, стараясь не думать о том, зачем сюда пришел. Присел у изголовья и, отбросив условности, сладко вытянулся на ней. Но уснуть не получилось: вскоре вновь зазвонил колокол. Кончилась служба, зазвенела посуда внизу, и монастырь наполнился шумом.
Последний trip
После праздничного стола они опять пошли барабанить. Михаил достал из кармана бумажный листок и карандаш, набросал на нем линейки нот.
– Теперь будем как взрослые. Смотри! Вот четыре такта, вот инструменты. Нижняя точка – бочка, это хет, это рабочий. Здесь четыре ритма. Вначале стучишь этот, минут пять. Затем меняешь на следующий. Понятно?
– Вроде да.
– Работай! – Михаил пошел к Тому, устроившемуся на чурбаке у края поляны, и присел рядом.
– Не тянет? – Том кивнул в сторону барабанов.
– Бывает… Ловлю себя на мысли, что выстукиваю что-то на столе, на коленке. Барабан, как мне кажется, делает время понятным, осязаемым. Как-то очеловечивает его.
– Как же тебя сюда занесло?
– Сюда просто так не заносит. Господь привел… Через наркотики.
– Непросто.
– Здесь у всех непросто. Из верующих семей никого нет. Отец Леонтий – бывший хиппи, еще из тех, первых. Отец Силуан поколдовывал, в Крыму был известным целителем. Отец Леонид к вере пришел, когда увидел в храме бесноватого. А я дурак был. Все щупал границы дозволенного. Вот Господь мне мою дурость и показал. Мы ж, рок-н-ролльщики, смерти не боимся, правда? – засмеялся он.
– По-разному. – Том почему-то сразу вспомнил Аюдаг.
– Рок и смерть всегда шли рука об руку. Может быть, в противовес поглощенным сытой жизнью обывателям. А может, потому, что смерть – она как универсальная приправа, любое творчество делает глубже, весомее. Ведь с тех пор как ты перестаешь бояться смерти, она начинает тебя манить. Она кажется тебе выходом в открытый космос. Она всегда при тебе как дверь, как последний рубеж. Ведь там, за этой дверью, кроется самый главный ответ: в чем смысл жизни? А ты сидишь в этой обыденной реальности, будто в банке, смотришь на мышиную возню вокруг и понимаешь, что если не покинешь ее пределы, то никогда не поймешь, что ты такое и зачем. Так?
– Так.
– Но есть одна вещь, которая чем-то похожа на смерть. Это безумие. Конечно, никому не хочется сойти с ума, но гениальность – она ведь тоже где-то на грани безумия. Я бы сказал, что гениальность – это зарифмованное безумие. Всем известно, что на гения
В этот момент приходит мысль: все плохое, что слышал про наркотики, – полное вранье. Они не хотят, они боятся твоей свободы! Это просто запретный стимулятор для творчества, до которого они не доросли! Ты не замечаешь, что, получив свободу от закона, попал в плен к траве. Возникают новые интересы: где достать? Самому вырастить или купить? Поначалу все это выглядит как приключение.
– Ты мне сейчас напоминаешь нашего участкового.
– Это мой опыт. Ты же вроде хотел узнать, как я пришел к Богу?
– Прости, я перебил.