Безмолвный свидетель

В вагоне было свободно, Щеголев удобно примостился у окна и принялся рассматривать свое отражение в стекле. Отощал, зарос... Надо бы постричься.

Он вышел напротив парикмахерской. На стульчиках у входа расположились четверо ожидающих. Парикмахеров было двое. Прикинув, что ждать придется минут двадцать, Щеголев занял очередь и отправился к будке напротив, где продавали пиво. С удовольствием выпил кружку и решил позвонить по телефону-автомату Вере. Долго никто не подходил, наконец недовольный женский голос скорее потребовал, чем спросил: «Кто это?» Потом ему ответили, что Веры сейчас нет, она уехала на базу и на работу сегодня уже не вернется. Щеголев повесил трубку. В парикмахерской, пока подошла его очередь, он успел просмотреть газету, лежавшую на столике, и прослушал по радио последние известия о событиях на Ближнем Востоке. Затем диктор сообщил, какая погода сейчас в Москве и столицах союзных республик. И тут подошла его очередь.

Он уселся в кресло, с наслаждением вытянул ноги. Молодой деловитый парикмахер уже радостно суетился вокруг, походя пытался вовлечь его в шахматную дискуссию, спросил, каковы, по его мнению, шансы американца Фишера. Щеголев промолчал, потому что не знал, каковы эти шансы, а парикмахер меж тем, больно хватая скрипучими ножницами редкие волосы Щеголева, посоветовал ему мыть голову с «Ландестралью», хорошим импортным средством, способствующим укреплению волос, на что Щеголев опять не прореагировал, а только лишь нетерпеливо спросил — нельзя ли не дергать волосы. Услужливая улыбка на лице парикмахера сразу стерлась, хлопотливая деловитость в движениях исчезла, хотя ножницы он тут же заменил, извинился, а когда зачесывал мокрые редкие волосы Щеголева на пробор, перестарался, оросив их одеколоном сверх всякой меры. А вообще-то, прической Щеголев остался доволен. И тут же решился — зайду к Вере домой. Она его к себе ни разу не приглашала, а он не осмеливался напрашиваться. А как хотелось ему побывать хоть раз с ней в кино, погулять по вечерним улицам и, может быть, вместе поужинать где-нибудь в кафе. Или пригласить ее в театр. Но он знал, что это невозможно. Не дай бог, заметят его с ней, тогда...

И он решил, что обязательно постучит и будет ждать, когда выйдет ее мать, с которой он не знаком и которая работает в магазине уборщицей.

Кто-то вышел, видимо, из комнаты, звякнул ведром и, наверное, подставил его под кран, ибо туго и напряженно хлестнула по днищу водяная струя, а через минуту все смолкло. Дверь в комнату отворилась и захлопнулась. Щеголев поднял уже руку, чтобы постучать, но она замерла на полпути, и тут он понял, что не зайдет в дом. И поскольку он не может решиться постучать к ней и зайти, значит, пришло то самое, настоящее, что появляется всегда неожиданно, а почему — никто не знает. И сердце его зябко и беспокойно сжалось, но на душе было улыбчиво и прозрачно. Он бесшумно шагнул от калитки. Так он нетерпеливо шагал, шагал по переулку, глядел на освещенное окно, за которым виделся силуэт Веры — похоже было — она что-то читала.

Он постоял немного, глядя в ее окно, и вдруг усмехнулся — он, инспектор ОБХСС, которому уже за тридцать и который привык по долгу службы иметь дело со всякими личностями, входить в разные квартиры, так и не решился постучать в калитку... Неужели действительно нахлынуло то самое, когда время замедляет бег и сутки кажутся бесконечными, а от ожидания можно задохнуться. Как все меняется у тебя на глазах — люди вроде бы такие же и в то же время другие. И дома, и улицы тоже. И так хорошо идти по вечерним улицам, когда в смуглых сумерках они легко и дымно туманятся, когда только зажигаются огни реклам, и вдруг словно впервые видишь всякие цветные вывески, зеленые огоньки проносящихся мимо такси.

А потом свернуть с шумной магистрали в какой-нибудь задумчивый переулок, идти и идти и ни о чем не думать, и только смутно надеяться, что она о тебе тоже думает...

Вера позвонила на следующий день сама. Рано утром. Они договорились встретиться вечером у театрального подъезда. Дела у Щеголева не клеились в этот день, и за полчаса до окончания работы он заспешил домой, еще побрился, замешкался перед зеркалом, по нескольку раз примеряя три разного цвета рубашки, которые вытащил из шкафа, пока наконец, не остановил выбор на синей.

Как-то уж так получилось, что встречаясь с Верой, он все меньше и меньше говорил с ней о магазине и она тоже. Сегодня он ее ни о чем не спросил и, волнуясь, подумал, что хорошо бы сегодня сказать ей те самые большие слова... И ему показалось, что они находятся в театре и сидят рядом, и он чувствовал, как расцветало ее лицо и как им было хорошо... И ритмы первых аккордов, слившись воедино, хлынули в зал... Музыка всегда была для Щеголева только аккомпанементом к его мыслям и воспоминаниям...