Безумец и его сыновья

Тем временем Музыкант грезил одной лишь Америкой. Его учителя-саксофониста отовсюду позорно изгоняли; шло то время, когда боролись с джазом. Часто пьянчужка лишался куска хлеба — тогда Музыкант воровал для него хлеб в интернатской столовой. Часто оставался учитель без рюмки водки — тогда Владимир воровал для него водку. Потихоньку подросток начал разбираться и в будущем своем ремесле — у него оказались и слух, и способности. И когда учитель совсем уж напивался и засыпал, из футляра извлекал Владимир драгоценный инструмент — и усердно дул в саксофон!

А в Отказнике вовсю пылало неугасимое пламя. Принялся он спускаться в подвальчик к подслеповатому брату. Рядом теперь они просиживали ночными часами, читая каждый свое, и мыслями были бесконечно далеки друг от друга, хотя отламывали от одного куска хлеба, который оставляла им горбунья.

— Ангел не может быть иным! — убежденно сказал ему однажды Книжник, захлопывая очередную старинную книгу. — Его пришествие сразу станет известным — все услышат о нем, и многие увидят его! Не может он походить на людей, ведь он небесный посланник! И нечего больше думать об этом!

Отказник, отрываясь от Аристотеля, смотрел на Книжника с жалостью.

Степан часто пытался доказать, что бунт Отказника бесполезен.

— Ибо не можешь ты идти против всего народа, — здраво рассуждал Руководитель. — И против власти.

— Это не народная власть, — протестовал набравшийся ума брат. — Это власть таких, как и ты, проходимцев!

— Счастье твое, что помер Сталин! — отвечал Степан.

— Нынче не лучше, — в запальчивости накидывался на него Отказник. И угрожал: — Погодите, отольются вам слезы…

Степан утверждал:

— Жизнь есть подчинение нашим законам!

— Я не желаю по таким законам жить, — заявлял в ответ Отказник. Руководитель, пожимая плечами, вразумлял, что тогда бунтаря отнимут от общества. Отказник в ярости, в свою очередь, пророчил падение таких, как Степан: «Не сегодня-завтра распахнутся у всех глаза!»

Вот какими умными сделались братья! Друг друга они уже ненавидели.

Но на каникулах по-прежнему отправлялись все вместе домой.

Пьяница, как и полагается, радостно встречал их. И заворачивали они на холм! А там стены огромного Безумцева дома как и прежде истекали смолой, словно только недавно была срублена изба. И даже дранка на крыше не темнела от дождя и снега! И в горнице, как и в их детстве, пахло сосной, а на сеновале — свежим сеном.

Пьяница неутомимо скакал возле приезжавших, жарил, парил и подносил угощение, и дул на обожженные пальцы, и коптил над кострами рыжие, во все стороны космами торчащие волосы, ловко справляясь с разросшимся хозяйством. Помимо кружек, ковшей и стаканов, чугунков и мисок, завел он целое семейство котлов, за которым ухаживал со всеми своими усердием и сноровкой. Самый пузатый и большой казан Пьяница полюбовно называл «дедушкой». Кроме того, были у него еще и «бабушка», и «детки». И готов был с утра до вечера возиться с ними Пьяница: любовно чистил их глиной, надраивал песком, да так, что зеркалами горели они на солнце! Ловко он управлялся с веслами своей лодочки-долбленки, которая всегда покачивалась в камышах, и постоянно в его сетях и мережах трепыхалась рыба. Зерна было также вдосталь: будучи на все руки мастер, Пьяница собирал и молотил его, и растирал жерновами, и пек хлеба. И был счастлив, и ни за что не желал учиться!

Музыкант в гостях у Безумца времени зря не терял. Из бревен и досок, некогда брошенных беззаботным хозяином в кустах за садом, сбил сарайчик. Стены своего жилища оклеил невесть откуда появившимися у него открытками и вырезками; на них были и негры с выпученными, точно у раков, глазами, и белокурые девушки в коротких платьицах.

Музыкант пытался уже отпустить себе волосы (в интернате его идея беспощадно пресекалась Степаном), жевал смолу и, приезжая к отцу уже старшеклассником, в жестяной банке устраивал себе питье: посасывал из соломинки ядреную отцовскую водку. И без конца готов он был рассказывать братьям об одном и том же. Правда, слушали они его рассеянно, каждый был занят своими мыслями. Музыкант сокрушался и постоянно твердил им, показывая на холм, на избу и на отцовскую овчину:

— В Америке мощь и моторы, а здесь повсюду тоска и пахнет псиной!

Он не любил отцовских собак и отгонял их, когда старые, полуслепые, спасаясь от полуденной жары, они забредали к нему в сарайчик и тыкались в его колени лохматыми мордами.

Об отце Музыкант отзывался пренебрежительно:

— Какой это нам батька? Есть мы — он рад, но если нас и нет, ему все равно!

И клялся братьям:

— Дайте срок — только меня и увидите. Прочь свалю из этой страны. А вы ждите, дураки, до скончания века ангела! Как же, появится ангел здесь, держите карманы шире. Что ему тут делать? Сам Бог, если он только есть, давно эту землю проклял! Да оглянитесь — кругом тоска и болота!