Безумец и его сыновья

Так распоясывался Музыкант. Степан его речи, которые год от года становились все более дерзкими, наматывал себе на ус. Но лишь усмехался. Но Строитель к подобным рассуждениям относился очень серьезно. И с тоской посматривал на отца. И темнел лицом, и все чаще задумывался.

Но все-таки проживали школяры на холме добрую половину лета. Медленно текли дни: полуденное солнце жарило землю, дрожал воздух над далекими болотами, все внизу страдало от наступающей жары, а там, где стояла Безумцева изба, повсюду была благодатная тень. Братья любили лежать в саду в то время: было душно и не хватало сил даже на споры. Пьяница подносил им котелки и ложки. Они приступали к трапезе и объедались до колик. Когда же наступало, наконец, тяжелое насыщение, вновь разваливались под яблонями. Каждый мечтал о своем: Отказник — о справедливом царстве (он штудировал греков и перечиркал карандашом Платона и Аристотеля). Степан даже здесь не снимал свою рубаху с нашивками. Книжник, по обыкновению, разглядывал небо. Лишь Музыкант удалялся в сарайчик, где доставал свою жестяную банку и опускал в нее соломинку.

По-прежнему с Безумцевыми сыновьями были Майка с Зойкой. Превратились они в длинноногих большеглазых насмешниц. И помогали Пьянице стряпать и убирать. Строитель глаз не мог поднять, когда, как бы ненароком, присаживалась рядом с ним насмешливая Майка. Ловила лисенковская дочка его тайные взгляда и загадочно при этом улыбалась: так, как могут улыбаться только девушки!

Владимир боялся признаться себе, что влюбился.

Встречал повзрослевших братьев и материнский холм, но все на нем с каждым их новым приездом становилось все более чужим. Переезжали туда новые и новые переселенцы, повсюду ставили свои глухие заборы и всю землю забирали под свои огороды. Даже возле ставших едва заметными могильных холмиков земля была поделена. За годы учебы братьев деревня превратилась в большое село, было в нем уже несколько улиц, и повсюду — и на самом холме, и вдоль дороги, на которой некогда ожидали женщины своих невернувшихся мужей, стояли теперь дома и домишки, и дымили баньки. А в низине бродили коровы и блеяли овцы. И валялось на обочине ржавое тракторное колесо — все, что осталось в память о Председателе.

Мария с Натальей, заметно постаревшие, дождаться не могли своих сынков и каждый раз ревели белугами, когда те поднимались на родное крыльцо. Чувствовали они, что их сыновья вот-вот уже разлетятся и им придется коротать в одиночестве свою старость. И Лисенок встречал своих вытянувшихся дочек — морщины давно уже набросили на него свою сеть.

Книжник со Строителем возвращались в дряхлую землянку к полубезумной матери, которая занята была одним лишь ожиданием! Не мог сдержать слез Строитель, когда видел ее взгляд, в котором светилась безнадежная надежда.

Обвинял он во всем отца:

— Бросил ее, не сказал ей ни единого доброго слова. Не из-за него ли повредилась она в рассудке?!

И, сжимая кулаки, вспоминал отцовскую лень и беспробудное пьянство и распутство, царящие на холме. И скрипел зубами, когда вспоминал потаскух, с которыми, никого не стесняясь, валялся их отец на овчине.

— Начинаю я ненавидеть батьку! — признавался Книжнику.

Никто, кроме Натальи с Марией, уже не вспоминал об Агриппе. Жила она после Беспаловой смерти, затворившись в землянке одна-одинешенька, и слыла еще одной сумасшедшей. Да и кому было до нее дело? По всему селению сновали теперь чужаки, которые и на школяров-то оглядывались с подозрением. Их жены вскармливали новых младенцев, и заливались злым лаем во всех дворах привязанные охранять добро их вечно голодные псы.

А Безумец так и не научился играть на гармонике, но ему по-прежнему нравилось реветь и визжать ею. Надуваясь, извлекал он самые истошные, самые дикие звуки, от которых шарахались и птицы, и люди. Одни его псы, облезлые, одряхлевшие, готовы были слушать безобразную музыку, вот только на то, чтобы подвывать, как прежде, сил у них больше не хватало.

— Выходит, мы бесенята, раз рождены от самой нечистой силы! — прислушиваясь к реву гармоники, с горькой усмешкой восклицал Строитель. — Не хочу я признать себя бесененком. Пусть батька наш трижды колдун, я за него не в ответе. Да и то — по нынешним книгам сказано — не может быть на земле ни ангелов, ни чертовщины.

Отказник со Степаном Руководителем в одном этом и соглашались и с ним, и друг с другом — никакой чертовщины и быть не могло на земле. Книжник же давно для всех них был тихим юродивым! Что же касается Музыканта — плевать ему было на ангелов и чертей. Приезжая на холм, он тотчас уединялся в сарайчике. Его учитель спился, саксофон достался ему в наследство. И все большую виртуозность показывал самоучка, все более удивительные выводил рулады, время от времени вдохновляясь отцовской водкой.

Вот сыновья незаметно выросли и закончили интернат; стало ясно, все они разойдутся по жизни!