Безупречный друг

Это было пятнадцатого декабря 1988 года – мое судьбоносное событие – официальное поступление в музыкальную школу. К тому времени я прекрасно ориентировался в нотах и уже мог на слух без ошибок записать мелодию в тетрадь. Денис оказался отличным учителем. Директор музыкальной школы заверила меня, что если до конца одиннадцатого класса я не освою программу, то смогу продолжить свое обучение столько, сколько нужно, до тех пор, пока не получу соответствующий аттестат и не смогу поступить в музыкальное училище. Я бежал домой счастливый, как никогда. Ведь именно сегодня у мамы был день рождения, и мое поступление, по моему мнению, стало бы для нее отличным подарком. Так оно и оказалось. Мама прыгала по комнате, взявшись за мои руки, поздравляла меня, смеялась.

– Деньги на учебу у нас уже есть! – Гордо сказала она и протянула мне пачку двадцатипятирублевых купюр. – Здесь пятьсот рублей – хватит на два года обучения, а больше тебе и не надо!

– Мама, спасибо! – Теперь уже запрыгал я. – Откуда такие деньги?

– Дядя Витя прислал. Мне на день рождения. Тебе надо с ним наладить общение, тогда не придется платить за съемную квартиру в Томске, правильно?

– Да, мама, да!!! – Я обнял ее и попытался поднять, но она завизжала, и я ослабил хватку.

Я был согласен на все условия, делать, что угодно, и наладить отношения с кем угодно, лишь бы играть! Лишь бы учиться! Я сам не понимаю, как до этого времени мог жить без музыки. Ведь я каждый раз слушал исполнение Виктора, проникался до слез, восхищался каждым произведением! Почему же до знакомства с Денисом не касался клавиш? И на сколько я могу помнить, не испытывал такого желания. Каких вершин я мог бы достигнуть к этому возрасту, начни я жить музыкой с семи лет? Я часто задавался этим вопросом. Иногда вслух. На что мама отвечала:

– Всему свое время. Сорванный бутон не станет спелой ягодой. Ты рос, распускался и созревал, пока не пришла твоя пора.

Окрыленный своим продвижением я сел играть, чтоб успеть позаниматься, до возвращения отца с работы. Когда он пришел, я умолк. Он застал меня, сидящим перед пианино и еле слышно барабанящим по закрытой крышке. Я мотылял головой из стороны в сторону, морщился, стискивал зубы и веки, гнул и раскачивал свой торс. Со стороны, наверняка, это выглядело более чем странно, но внутри меня все это было естественно. Эта музыка в голове, это чистое звучание, о котором говорил Витька – было не плодом его фантазии – я слышал его. Слышал отчетливее, чем стук часов над моей головой или шаги отца за моей спиной.

Даже будучи наивным простаком, я знал, что о таких вещах не стоит рассказывать, и я не рассказывал никому: ни маме, ни, своему другу и учителю, Денису, ни тем более отцу. Никому кроме Ивара. Тот факт, что я не упоминал его имени, описывая мой взлет от мальчишки, не знающего названия нот, до прославленного предвыпускника музыкальной школы, не означает, что все это время мы с Иваром не общались. Напротив, я разговаривал с ним чаще и откровеннее, чем с кем бы то ни было в тот период времени.

Каждый день после школы я шел на уроки игры к Денису. Он терпеливо занимался со мной, объясняя свой интерес тем, что двухлетний перерыв между окончанием музыкальной школы и поступлением в музыкальное училище лучше всего компенсировать преподавательской деятельностью. Отдав два или три часа оттачиванию техники и увеличению скорости игры на пианино, я спешил на заброшенную стройку, которая располагалась на моем пути домой. Там меня всегда ждал Ивар. Он не любил людных мест и предпочитал не попадаться никому на глаза лишний раз. Жил он в соседском поселке Тогур и имел какие-то проблемы с родителями. Особо в подробности он не вдавался, лишь говорил, что семья у него не благополучная и ему лучше не высовываться, чтоб не оказаться ненароком в детдоме. И на стройку и к себе домой он пробирался окольными путями, стараясь не быть замеченным.

– Это как игра в шпионов, только на самом деле это тренировка. Я написал в КГБ и ФСБ, и кое-откуда уже пришел положительный ответ. – Заговорщическим шепотом сообщил как-то Ивар.

– А что ответили? – Так же прошептал я, как будто в Колпашево мог найтись еще хоть один бездомный, кроме нас, который в сорокаградусный мороз стоял бы на заброшенной стройке и слушал наш разговор вместо того, чтобы сидя перед телевизором пить горячий чай или еще что покрепче.

– Не скажу. Ради твоей же безопасности. Знаешь, какой это уровень? Думать надо! И больше ни звука. – Прошептал Ивар, а затем добавил: – письма я сжег.

«Как будто я пойду в Тогур с проверкой» – Подумал я, но промолчал. Правда эти письма или вымысел, но для Ивара это было важно, и я уважал его чувства. Он был не от мира сего, говорил такие вещи, что я через день сомневался в его вменяемости, но зато рядом с ним я чувствовал себя нормальным. Кому еще можно рассказать, что прямо сейчас в правом ухе у тебя играет скрипка, а в левом виолончель? А Ивару я рассказывал все, и он понимал, не делал вид, что это нормально, в глубине души приписывая тебя к конченым психам, а действительно понимал.