Безупречный друг

– Хватай тетрадь! – Орал в таких случаях он.

– Что? – Удивлялся я.

– Хватай тетрадь и две ручки! Бегом записывай: левой рукой – виолончель, а правой рукой – скрипку!

Я на него смотрел опешившим взглядом, а он, заметив мое удивление, пояснял:

– Ну, ноты записывай, ноты! Ты же можешь готовую музыку на ноты разложить, правда?

– Могу. Не уверен.

– Вот и записывай двумя руками одновременно, вдруг этой музыки еще не было, вдруг это ты придумал симфонию для оркестра? Музыка-то хорошая? – Спрашивал он.

– Самая лучшая! – Отвечал я и почти плакал от счастья.

Конечно не ахти какой совет, но он мне верил, он меня понимал – и это было главным в нашем общении. Ему я мог рассказать все, что угодно, не боясь быть непонятым, осмеянным или принятым за безумца. Это отличало его от моего хорошего друга Дениса, находящегося в трезвом уме и здравом рассудке, и именно это заставляло меня признавать Ивара моим лучшим другом, лучшим из всех, кто когда-либо удостаивался носить это гордое звание.

Я любил Ивара. Он спас мне жизнь. Он появился в самый тяжелый момент моей жизни и поддержал меня. Он не обиделся за то, что я выболтал отцу его имя. Он понимал меня и смотрел на меня, как на состоявшегося величайшего музыканта, хотя ни разу не слышал моей игры (на стройке пианино не было). Да, он был со странностями, и не обладал высоким уровнем интеллекта, но он не был тупым. Скорее это можно было назвать модной сейчас педагогической запущенностью. Да и где ему было быть вундеркиндом, если в его доме кроме пьянок и гулянок ничего не происходило?

Надо сказать, что именно в эти дни я начал свою миссионерскую деятельность: собрал забытую всеми Витькину одежду, и отдал ее Ивару. Не всю, конечно, а выборочно, чтоб родители не заметили пропажи. Забегая наперед, скажу, что и в дальнейшем постоянно спонсировал Ивара, но уже своими вещами. Кроме того, я таскал ему из дома печенье, конфеты и пирожки с картошкой. Дома я практически не ел, был занят своими репетициями и чтением библиотечных книг о великих музыкантах, а вот на морозной стройке с Иваром мой аппетит не страдал. Обычно мы съедали целый пакет пирожков за раз. Ивар благодарил и просил передать привет моей искусной маме, а потом неизменно добавлял:

– Ну, ты понял…. Обо мне ни звука. Мне нельзя светиться. Болтуны долго не живут.

Кого он имел в виду в последнем предложении меня или себя – я не знал, но на всякий случай каждый раз кивал и закрывал свой рот, ладонью правой руки, показывая, что я нем, как рыба.

Между тем книга «Дело об исчезновении Понамарева Виктора» росла и пополнялась новыми записями, все чаще они касались больше меня, чем брата, но я старался этого не замечать. За эти месяцы я вклеил в тетрадь пару фотографий Витьки, которые мне подарили его друзья, и вписал несколько фактов, два из которых были архиважными. Во-первых: я перерыл все Витькины вещи и в его записной книжке нашел контакты музыкального училища Томска. Это значило, что брат не собирался следовать отцовскому настоянию и поступать в мединститут, а готовился к экзаменам в музыкальное училище. А во-вторых: нигде не было ни его паспорта, ни его аттестата….

Это все было странно, но что это могло означать? Что Витька жив и уехал поступать в Томск? Что прямо в одних трусах поехал? И где был его паспорт с аттестатом? Такой побег делало возможным только наличие сообщника, но где взять такого надежного человека? А потом, Витька мог просто потерять паспорт и аттестат еще по пути домой, кто-то подобрал его и спрятал. А когда дело приобрело криминальный подтекст, нашедший испугался, и избавился от документов покойника. Эта версия казалась мне более правдоподобной, ведь уже прошло полгода, и если бы Витька был жив, то он обязательно бы показался и сообщил о себе.

Родителям сообщать об этих находках, точнее наоборот, о том, чего я не нашел в комнате, я не стал. То ли оттого, что не хотел их расстраивать или подавать пустую надежду, то ли, чтобы не отвлекать всеобщего внимания от моего невероятного восхождения из грязи в князи. Я все-таки надеюсь, что тогда мной двигала человечность, нежели тщеславие, но наверняка сказать не могу.

Итак, в тот чудный вечер пятнадцатого декабря 1988 года, я сидел и упивался музыкой, звучащей в моей голове, когда за спиной возник отец. Я не мог слышать, как он подкрался, ведь мой внутренний оркестр громко исполнял волшебную вещь. Поэтому, когда отец положил руку мне на плечо, я вздрогнул и даже слегка вскрикнул.

– Мама сообщила мне, что ты поступил в музыкальную школу. – Сказал он мягко.

– Ты не против? – Спросил я.

– Я горжусь тобой! – Ответил он и обнял меня. – Вить….

Он осекся и отпрянул от меня, как будто испугавшись того, что сорвалось с его губ.

– Сереж, – откашлявшись, исправился он, – больше не прекращай игру с моим приходом. Репетируй столько, сколько захочешь, мне это, наоборот, нравится.

Он улыбнулся. Я улыбнулся в ответ. Однако прекрасный момент был испорчен – он назвал меня именем брата….

– Перепутал, с кем не бывает. – Небрежно прокомментировал Ивар при встрече. – Молодец, поверил в тебя, играть разрешил!