Библия: что было «на самом деле»?

Минимализм, по сути, принимает отсутствие доказательств за доказательство отсутствия. Если нет доказательств, что такие-то события происходили в таком-то месте, это еще не доказывает, что они там и тогда происходить не могли. И если с подобными мерками подходить ко всей мировой истории, от нее мало что останется: далеко не все события однозначно доказываются археологическими находками. Последовательный скептицизм – неприятие всего, что только можно не принять, – тоже, в конце концов, вариант веры, пусть и со знаком минус.

Школа минималистов (а они называют себя школой) встретила целый ряд серьезных возражений со стороны более традиционных археологов[22]. Сжатое и в то же время полное изложение их доводов можно найти в кратком манифесте Уильяма Дивера, направленном против Филипа Девиса, которого можно считать главой этой школы[23]

. Дивер считает минимализм зеркальным отражением фундаментализма и отмечает, что библейские повествования, даже если они содержат определенную идеологию, вписываются в контекст железного века (то есть Израиля до Вавилонского плена), а вовсе не персидского и уж точно не эллинистического периода. Характерно, что в этом споре не обошлось без идеологических ярлыков: минималисты называли консерваторов (таких как Дивер) сионистами и получали в ответ упрек в антисемитизме. Ничего удивительного, если вспомнить, что любое утверждение об истории Древнего Израиля тут же проецируется на текущую политику современного государства Израиль.

С другой стороны, во второй половине XX в. все большее распространение получили другие подходы, которые вообще не касаются исторической реконструкции текста. Во многом это было связано с пониманием того, что библейские повествования не только и не столько историчны, сколько мифологичны и организованы соответствующим образом.

Некогда понятие мифа было синонимом вымысла, но в XX в. трудами антропологов и культурологов это слово получило новое значение, исследователи заговорили о мифологическом мышлении как одном из двух (наряду с научно-рациональным) основных способов познания и описания мира. Традиционная экзегеза обычно сама говорила на языке мифа, но переход к библеистике как к науке сделал демифологизацию (термин Рудольфа Бультмана применительно к НЗ) одной из основных ее задач. Правда, перевод с языка мифа на язык логики не так прост, как перевод с древнего языка на современный. О мифе мы подробнее поговорим в третьей главе этой книги.

Но, может быть, имеет смысл не только извлекать зерна исторических событий из мифологических повествований? Порождение смыслов – процесс, который включает не только автора, но и читателей, а они бывают разными и меняются с течением времени, значит, не останется неизменной и интерпретация. На этом основана так называемая новая герменевтика

, связанная с именами Ханса-Георга Гадамера и Поля Рикёра. Применительно к библейским текстам это означает в первую очередь учет того обстоятельства, что изначальные слушатели и читатели обладали иной, чем мы, системой ценностей, поэтому применять нынешние стандарты к древним текстам невозможно.

Но в эпоху постмодернизма может оказаться, что нет вообще сколь-нибудь ясных общих стандартов, что каждый человек прочитывает каждый текст так, как хочется в данный момент лично ему. А это, по сути, означает отказ от любых попыток хоть какого-то объективного анализа, а значит, и от научного исследования текста. Но, как утверждал безотносительно к Библии Рикёр, один из наиболее авторитетных основателей этого направления в гуманитарных науках, «текст обладает ограниченным смысловым пространством: в нем больше одной возможной интерпретации, но, с другой стороны, и не бесконечное их количество»[24].

И стоит отметить, что если классическая библейская критика больше всего интересовалась реконструкцией истории, то современная библеистика больше внимания обращает на то, как устроены сами библейские тексты, прибегая к стандартным филологическим методам анализа. Вот как сформулировал эту идею один из последователей этого направления Роберт Олтер: «Под литературным анализом я имею в виду тщательное и всестороннее изучение языка в его художественном употреблении. Сюда относятся комбинации идей, условности, настрой, звучание, образность, синтаксис, нарративные стратегии, композиция и многое другое; иными словами, речь идет о наборе исследовательских приемов, с помощью которых изучалась поэзия Данте, пьесы Шекспира и романы Толстого»[25].