Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура

Проницательный взор лорда Солсбери видел истинное положение вещей. Недовольный султан мог только смотреть, как крошится у дальних пределов его империя: Египет постепенно становился английским, а на севере понемногу уходили Балканы. Поэтому он твердо решил изо всех сил цепляться за Сирию, включая Палестину и особенно Иерусалим. Из-за своего престижа Святой город имел ключевое значение, поскольку уже, как предвидел видел лорд Солсбери, мусульманский суверенитет султана начал ветшать, а его статус халифа — самый высокий титул у мусульман — подвергаться сомнению. Но иностранное влияние уже слишком далеко проникло в Сирию. Все больше «гостей» наводняло Святую землю. Наблюдался поразительный рост числа паломников из России: если в предыдущие годы их поток исчислялся сотнями, то теперь они прибывали тысячами и начали приобретать землю в Иерусалиме, ссылаясь на свою давнишнюю роль православных защитников Святых мест. С каждым годом росло число французских иезуитов, английских протестантов и американских миссионеров, и все они посредством своих школ распространяли опасно либеральные идеи. Еврейские колонисты покупали землю. И повсюду со своими измерительными приборами объявлялись небольшие группки инженеров британской армии, заносивших на карту расположение местности.

Абдул-Хамид постарался перекрыть этот поток иностранцев. В 1887 г. он вывел Иерусалимский санджак[95] из-под управления губернатора Сирии и подчинил его непосредственно дворцу. В 1885 г. Порта объявила, что не допустит создания еще одной еврейской колонии и введет эдикт, воспрещающий иностранцам владеть недвижимостью или приобретать ее⁷

. Но султан теперь стал заложником системы правительства, основанной на взятках, которая насквозь пронизала коррупцией его империю. Мало было шансов, что его эдикты будут исполняться продажными визирями и губернаторами, которым по долгу службы положено было это делать, и действительно, их часто обходили.

Первые колонии обществ Ховевей Сион, какими бы мелкими, разрозненными и слабыми они ни были, закрепились вокруг Яффы⁸. Невзирая на эдикт султана, к 1889 г. они приобрели в общей сложности 76 000 акров земли, принадлежащих более чем двадцати двум отдельным поселениям с населением приблизительно 5000 человек

⁹. Цифры на бумаге кажутся гораздо внушительнее реальных фактов. На деле эти предтечи Сиона были исключительно примитивными и подвергались большим рискам. В 1882 г. 20 семей создали Ришон-ле-Цион («Первый в Сионе») на песчаных дюнах Яффы, чтобы начать восстанавливать древнюю прародину. Еще одна колония была создана приблизительно в шестидесяти милях к северу по побережью, и третья, Рош Пина, — в предгорьях Галилеи на севере. Уже через год они еле сводили концы с концами и были близки к гибели. Небольшой авангард из российской черты оседлости, вдохновленный идеалом и надеждами двухвековой давности, прибыл, не имея представления о местных условиях, с которыми придется столкнуться, и имея при себе чуть больше стоимости проезда по железной дороге. Среди них не было ни одного крестьянина. В истощенные почвы Палестины они сажали те же зерновые, какие высеивались у них на глазах на богатых черноземах Украины. Посевы гибли. Малярия вынудила бросить колонию, основанную иерусалимскими евреями в Петах-Тиква. На грани запустения оказались и другие колонии: одни колонисты возвращались домой, другие умирали голодной смертью.

Толикой спасения явился дар в 30 000 франков Ришон-ле-Зиону от барона Эдмона де Ротшильда из Парижа. Впоследствии эта «капля» превратилась в ручеек. Он посылал субсидии и прочим колониям и помогал устраиваться новоприбывшим на приобретенных им землях. Так начались работы, которые помогали удержаться на плаву небольшим форпостам еврейской колонизации, пока в конце столетия не было мобилизовано сионистское движение за возвращение в Палестину.

Но трудности, преследовавшие попытки возродить полумертвую нацию в полумертвой стране, были огромны и почти непреодолимы. Помимо внешних проблем климата и почвы, неопытность самих колонистов и прежде всего внутренние разногласия, бывшие проклятием еврейских движений, чуть не положили конец едва начавшейся реколонизации Палестины. Умирая с голоду, колонисты спорили, следует ли соблюдать требования шаббата, во время которого никакие работы не могли вестись на полях или по уходу за скотиной. Пусть это и кажется невероятным, это в буквальном смысле так. Спор приобрел колоссальный размах и поглотил океан чернил каждого еврейского издания по всей Европе. На деле его спровоцировала и разжигала клика иерусалимских раввинов, яростно противившихся самому возрожденческому идеалу Ховевей Сиона и надеявшихся на провал колонизации. Те колонисты, кто противился зависимости от милостей Ротшильда (хотя без них, несомненно, умерли бы с голоду), использовали шаббат как знамя восстания против присланных им администраторов. Первые годы существования колоний омрачали и другие распри, лишь чуть менее фантастические.