Билет до Луны

Вчера попечители вернули Иру. Попечители — дальние родственники. С их слов выходило, что Ира совершенно не подлежит обучению и это их очень печалит. Такая необучаемая девочка — позорное пятно на всю их семью. Не знаю, задумывались ли они, что играть ребенком и его чувствами — гораздо больший позор, чем наличие в дневнике плохих отметок. Учится плохо, рассеянна — единственная причина возврата. У Иры вместо учебников вечно в руках ножницы, лоскутки и иголка. А еще она чем-то поцарапала их семейное пианино, антикварное. Музыкальному инструменту был посвящен проникновенный спич. Пианино густого черного цвета от поставщика ее величества, какого-то Шредера кажется. Может, приемные родители взвесили все «за» и «против», выбрав свое пианино?

По Иркиному виду и не скажешь, что расстроена. Молчит. Вырезает что-то из белых листков ученической тетради и молчит.

На единственной уличной лавке сидит с воспитателями Иркина бабушка, вытирает слезы застиранным платком, напоминающим своим цветом легкий слой пыли, и причитает:

— Ну разве так делают? Ребенок ведь не вещь. Забрала бы я внучку, да не отдают: возраст, мол, неподходящий. А тут родственники нашлись. Бездетные. Я обрадовалась. Думала, наконец-то повезло внученьке, а я смогу умереть со спокойной душой. А они вон как! Вернули!

Академик наук из Ирины не получился, а в старших классах она засела за швейную машинку, перешивая громадные женские джинсовые юбки из гуманитарной помощи на жилетки да юбки на свою девичью фигуру.

Когда я был в младшей группе, у нас тоже был возврат. Вернули мальчишку, попечители которого плохо понимали, что такое энурез. Не привыкшие вставать по ночам, чтобы отправить ребенка в туалет, они просто сдали его обратно. Им — игра, Игорьку — горе.

Впервые я задумался о том, как хорошо, что меня никто никогда не выбирал. Я не был приобретением, в котором могли бы найти изъяны и которое могли вернуть как бракованный товар.

Бой с «мамонтами»

Лагерь спит. Звезды бисером рассыпались по небу. Отдыхает в углу желтая гитара. Противно гудят комары. От них стоит такой гул, что кажется, будто собрались они со всей округи попить детдомовской кровушки.

Скрипит дощатый пол под ногами воспитателя, пришедшего будить Игоря, чтобы тот не напрудил в кровать во сне. Игорек на каком-то автопилоте, как лунатик, возвращается обратно в постель. Падает ничком. Тянет на голову одеяло, пряча тело от комариных покусительств. Да разве от них спастись? Они лезут в щелки, ищут еду.

Пахнет сосновой смолой от могучих высоченных сосен. От моря тянет зыбкой прохладой. Лагерь стоит у залива. Сейчас тут только детдомовские. Дополнительная смена. Август встретил нас холодом, словно перепутал свое время с сентябрем. Ночью мы закутываемся в два одеяла. Где-то ухнул филин или показалось? И что же мне не спится? Я выхожу на веранду. Луна светит прямо на наш корпус, словно спрашивает: «Отчего не спишь, добрый молодец?» Зябко. Ежусь от холода. Встаю, чтобы вернуться в спальню за одеялом. Хочется посидеть на крыльце, запомнить луну, отгоняющую назойливые сизые облака, чтобы потом нарисовать ее. Облака похожи на голубей и цветом, и настырностью. Летят к луне, пытаются закрыть ее своими темными крыльями. Я протягиваю руку к двери и слышу шум. Звон разбитого стекла. Крики. В нашей комнате кто-то врубает свет.

— Какого?.. Дайте поспать!

— Вырубите свет — комарья еще больше будет!

— Ребята, подъем! У нас стекло разбили.

— Что случилось?!

На моей кровати блестят осколки стекла.

Все вскакивают и бегут во двор. Через забор перелезли местные — «мамонты». Они убегают, натыкаясь лбами на чешуйчатые стволы мощных сосен. Мы тоже натыкаемся. Мои ноги теряют растоптанные сандалии, чертыхаясь, плюнув на поиск обуви, я бегу уже босиком. Мы бросаем в «мамонтовские» шкуры палки, сосновые шишки, какие-то камни — все то, что нащупала рука в темноте. Один из чужих приотстал — на него рванул Чижик, конопатый такой, курносый, из футбольных нападающих. Быстроте его ног можно только завидовать. Увидев, что бьют соплеменника, «мамонты» прыгают обратно с забора на территорию лагеря. К нам спешат воспитатели, на ходу застегивая одежду. Молодой начальник лагеря на бегу размахивает фонарем. Физрук мчится впереди всех.

— А ну стоять! — кричит он непонятно кому: или им, или нам.

«Мамонты» удирают, беря забор в прыжке, как прыгуны с шестами, но только без шестов. Физрук успевает поймать самого мелкого. Тот начинает всхлипывать:

— Отпустите!

— Ну фиг с тобой! Иди, — машет рукой физрук и предлагает: — Может, насыпать стекла за забором?

Он у нас новенький, пока еще на этапе проверки.

— Очумел?! Да наши же ребятишки первыми и напорются на битое стекло. И незаконно это. Милицию надо бы, — рассуждает сам с собой начальник лагеря. — Зря ты отпустил мальчишку.

— Не зря. Он самый младший из них. Чего уж ему отдуваться за всех.

— На фиг нам ментура. Мы и сами фигура, — вставляет в беседу свой голос кто-то из наших.

— Кончай базар. Вопрос: почему они к нам явились? Может, кто расскажет, что понадобилось этим бакланам?

Мы молчим. Знаем, но молчим.