Битва на Калке. Пока летит стрела

И поскольку великий князь не услышал никаких возражений ни от брата, ни от Бориса Юрятича, то немедленно распорядился начать подготовку к большому празднеству, чтобы не только князья да бояре пировали, но и войску досталось. Он сам давал указания кравчим, долго обсуждал с ними, какие блюда готовить для будущего пира, сколько припасов из княжеского обоза выделить для ратников. Велел срочно отправлять возы к Боголюбову, за пивом и мёдом, да чтоб возвращались не мешкая, несмотря на то, что начавшаяся уже весенняя распутица могла сильно затруднить продвижение гружёных саней.

Казалось, кроме этого пира, великого князя не заботит больше ничто, даже вражеские полки, стоявшие совсем неподалёку.

Этим вечером мало что удалось сделать. Обоз только отправили да оповестили приближённых и войско, чтобы ратникам, вынужденным терпеть неудобства от внезапно испортившейся погоды, ночевать было веселее. Великий князь заснул, лёг, не дожидаясь прибытия Святослава, за которым тоже было послано.

К утру обоз, конечно, не вернулся, да и не мог ещё вернуться. Юрий Всеволодович, вспомнив, даже удивился сам себе: приказать возчикам обернуться за ночь до Боголюбова и обратно, да по раскисшим дорогам можно было разве что спьяну. А ведь он вчера не пил ни капли, чтобы поберечь силы для сегодняшних неизбежных возлияний. Ну ладно, хмельного в княжеских припасах должно хватить, а что касается войска — оно себе само найдёт. Время нынче холодное, идя на войну, уж наверное, запаслись. Просто разрешить им пьяными быть сегодня. К ночи завеселеют. Пусть погуляют перед битвой, ничего.

К полудню великий князь уже сидел с братьями и всем боярством в шатре, для такого случая расширенном: отогнули полсть и надставили другим шатром, что привёз Ярослав. Получилось просторное помещение, и, сидя во главе стола, Юрий Всеволодович с трудом различал тех, кто находился на другом его конце.

Славное получилось пиршество — шумное, согласное. Песельники старались государю угодить, словно чувствуя, что нынче он ждёт от них чего-то особенного. То и дело принимались кричать здравицы великому князю, и тогда снаружи можно было услышать нарастающий гул: войско получало от воевод и сотских знак, что надо очередную здравицу поддержать, и охотно поддерживало. За столом все сидели радостные, и если кто и не был почему-то весел, то за общим гамом и движением этого никак нельзя было рассмотреть.

Постепенно великий князь дошёл до такого состояния, когда ни дружный приглушённый рёв войска, ни старания бояр, пытавшихся перекричать друг друга, уже как бы не были слышны ему. Он разглядывал знакомые лица подданных своих — и все сомнения, даже если они и были у него, уходили бесследно. Он был окружён верными и сильными людьми, которые любят его и не выдадут. А больше и желать нечего. То же самое, по всей видимости, думали и оба брата — Ярослав и Святослав. Первый выглядел смягчённым, ласково кивал сидевшему рядом приближённому боярину, толстогубому и пьяному, который, стуча себя кулаком в грудь, видно, клялся князю в вечной преданности. Это всякому приятно.

Святослав же, почти не переставая, смеялся: всегда находились охотники его смешить, всё равно чем — рассказывая ли о разных неприличных случаях или просто строя рожи. Вот и сейчас Святослав сидел в окружении таких шутников, знающих, как он любит подобные забавы и как легко вызвать у него приступ неудержимого веселья. Дёргали его за рукава, забыв о почтительности: а вот, князь, меня послушай, а вот, князь, на меня погляди.

Борис Юрятич, пивший наравне со всеми, был, как всегда, трезвее прочих. Он-то, сидевший возле своего государя, и взял его тихонько за плечо, призывая обратить внимание на некоторое новое обстоятельство. Юрий Всеволодович тогда и сам заметил: что-то изменилось. А! Стало тихо, смолк шум и снаружи, и внутри, только Святослав всё не мог угомониться, взрыдывал от смеха со всхлипыванием и ничего вокруг не замечал.

Причина общего замешательства стала понятна: у входа в шатёр в сопровождении двух Могучих насупленных дружинников стоял всё тот же давешний посланник Мстиславов, боярин Явольд. Он был суров и смотрел прямо на великого князя, и опять ему надо было при всех давать ответ!

Юрий Всеволодович почувствовал, что трезвеет. На мгновение ему стало почему-то очень жаль себя. Мелькнула злая мысль: приказать людям — пусть убьют гонца неутомимого, отсекут его кудрявую голову, чтобы никогда не видеть больше этого честного лица! Но, разумеется, о таком и речи быть не могло. Среди царящей в шатре тишины он сделал боярину знак: говори.