Битва на Калке. Пока летит стрела

Пропуском из слободы в город служила бляха медная, с дыркой, немецкими буквами и крестом, привяжи её к запястью и показывай всякому, кто спросит, откуда и чей. С медяшкой этой никто тебя не тронет. Иван даже какую-то гордость почувствовал, когда показал в городе двум оружным немцам свой пропуск (пришлось, правда, кланяться), те посмотрели, кивнули и пошли себе дальше по своим делам. В кармане кафтанчика немецкого лежали у Ивана две жалованные ему за работу куны серебристые — тяжёленькие лепёшечки, на которые, как ему казалось, можно купить весь товар на Торговой площади.

Вот дела: и русских купцов хотелось найти, и просто потолкаться меж рядов тянуло — приглядеться к ценам, что ли? Нет — просто ощутить себя вольным, вроде отец послал купить на Торг какого-то припасу. Иван ходил, дышал, смотрел — как во сне всё это было.

Летний такой денёк стоял. С ветерком небольшим — как дунет посильнее, так из-за города, от леса и озёр принесёт воздуха прохладного и душистого. Зеленью запахнет, влагой — свободой! Вот взять сейчас, просто повернуться и пойти куда глаза глядят. А глядят они туда, на восход, к стороне новгородской. Что-то там сейчас? Может, и Новгорода никакого больше нету? Да ладно, гадай не гадай, а из ворот всё равно не выпустят. А если и выберешься, то в слободе хватятся, искать начнут, по лесам ловить, собаками травить как зверя. Те же чухонцы изловят, чтобы ещё раз продать. Нет, надо искать того способа, какой измыслил.

Жарковато становилось, но свой кафтанчик Иван не расстёгивал, чтобы не походить на русского. Пусть думают, что он тоже немец. Впрочем, на Торгу, кажется, никто на Ивана и не смотрел. Ряды не обнаружили ни одного лица, к которому хотелось потянуться душою, не произнося ни одного знакомого слова. Блуждая, Иван вышел на край Торговой площади — туда, где стояли во множестве возы, — и узнал это место! Сюда вот привезли его чухонцы когда-то. Как же давно это было! Вот так же разгружали тогда они свой воз, вон как тот мужик, почти в такой же, как у Ивана, немецкой одежде и с широким плоским лицом.

Тут Иван почувствовал, что ноги отнимаются, вот сейчас вовсе отнимутся, и он упадёт. Неверными шагами он заставил себя приблизиться к тому мужику.

   — Плоскиня, — тихо, без голоса, позвал Иван. — Плоскиня, это ты?

Мужик бросил на него диковатый взгляд, потом замер на месте, пристально вгляделся. Недоверчиво хмыкнул и прищурился. Сбросил мешок с плеча.

   — Эге... Иванка, что ли? Хо! Живой, стало быть!

Иван, не в силах себя сдержать, кинулся к узнанному:

   — Плоскинюшка, родной!

Вцепился в земляка, вжался в него всем телом, словно боясь, что тот вдруг исчезнет, целовал его в бороду, ревел, как маленький. Не мог сказать ничего, язык не слушался.

   — Ну, тихо, тихо, — успокаивал его Плоскиня, похлопывая по спине. Одновременно озирался по сторонам: не слишком ли привлекают они внимание. — Ну хватит, хватит шуметь-то. Правда, что ли, это ты, Иванка? Ты-то как здесь?

   — Я... вот... — с трудом выговорил Иван, показывая Плоскине свою медную бляшку, привязанную к запястью.

   — Эге! — Плоскиня присвистнул. И сразу как-то ловко вывернулся из Ивановых объятий. — Это цацка нам знакомая. И ты, стало быть, туда же?

   — К-куда? — спросил Иван, всхлипывая. Не понимал, о чём земляк спрашивает.

   — Известно куда! — Тот хмурился. — Ну-ка, малый, давай-ка сядем куда, что ли. Да вот хоть тут. — Он указал на тенёчек под возом. — Расскажи, как и что, а я послушаю. Родные-то живы твои? А то я слы-ышал про голод-то ваш, под Ярославом князем... Много, поди, народишку перемерло?

Уселись. Ивана всё ещё трясло. Он никак не мог осознать происходящего. С грехом пополам начал рассказывать Плоскине про свои мытарства. И вдруг вспомнил:

   — Плоскиня! Это ведь ты тогда? Вешняка-то, помнишь? На меня ведь подумали... Три года я за него в закупах жил! А ведь ты его зарезал, а?

   — Нет, не я! — злобно проговорил Плоскиня. — Может, ты сам его? Ты ж тогда пьяный был! Молчи лучше про это, понял? А то не посмотрю на то, что земляк!

Ивану вдруг показалось то давнее событие таким неважным, что про него и говорить-то было неловко. Чего это он, в самом деле?

   — Не ты, не ты, Плоскинюшка, я теперь знаю, — торопливо сказал Иван. — Так ты слушай, что дальше-то было...

И снова принялся рассказывать.

   — Да, хлебнул ты горя, Иванка, — сказал Плоскиня с уважением, когда рассказ был закончен. Ивану даже удивительно стало: как мало слов пришлось потратить, чтобы описать все свои злоключения. — А про Новгород-то слыхал, нет?

-Что?

   — А то. Свободный твой Новгород, как раньше. Ярослава-то, князя, побили сильно. Слыхал?

   — Откуда? Ничегошеньки не слыхал! Что там, дома? Расскажи, не томи, Плоскиня!

   — Да что там сделается? Мстислав Удалой за Новгород заступился и всю низовскую рать побил, да. Во Владимире посадил, слышь, князя Константина, а Юрия-то прогнал, да. Удалой-то. Больша-ая сила за ним. Говорят, теперь на Руси спокойно стало. А ты, Иван, к Ордену в холопы попал, значит?

   — Так... продали меня. Чухонцы. А ты сейчас откуда, Плоскиня? Неужто из наших краёв?