Битва на Калке. Пока летит стрела

Дальше обозначилась загвоздка, и немалая. Переводчик, не повышая и не понижая голоса, будто продолжал разговор об оплате, сообщил Ивану, что если он хочет всеми перечисленными благами пользоваться, то будет обязан принять крещение от святых отцов Ордена Храма — перекреститься то есть в латинскую веру, догадался Иван. Приняв её, объяснил немецкий человек, Иван, оставаясь собственностью Ордена, получит возможность выйти на волю (у Ивана ёкнуло внутри). Но не прямо сейчас, продолжил переводчик, а впоследствии, отработав на Орден двадцать пять лет, Иван получит свободу, а вместе с ней — выходное пособие и цеховую грамоту подмастерья, право поселиться в любой области Ордена, жениться и завести семью, если к тому времени у него уже не будет семьи.

Этот срок — двадцать пять лет! — ужаснул Ивана, но он сумел сдержаться и ничем не выдал волнения. Быстро справился с собой, вспомнив, что обязан идти на всё, чтобы добиться заветной цели — возвращения домой. В веру свою хотите перекрестить? Ладно, чёрт с вами! Двадцать лет и ещё целых пять? А подавитесь! Где тут подписываться?

Ему протянули свиточек пергаментный, где сверху был нарисован расщеплённый крест, а под ним — меч, ниже шёл густой частокол из непонятных знаков, а ещё ниже — много разного: и крестики косые, и буковки, и вообще просто закорючки. Это те, кто подписал уже грамоту прежде меня, догадался Иван. Стало быть, грамота эта не на одного меня? Ну что ж. Получите и мою подпись! Чай, не забыл ещё, как буквы-то пишутся? Острой палочкой, обмакнутой в склянку с чернилами, он нацарапал, где чисто: Иван Демьянович — как совсем уже взрослый русский человек, новгородский гражданин. Получите, гады, что силой смогли вырвать, — а душа моя, однако, при мне останется.

Глава 15

Зажил Иван Демьянович почти как вольный человек. В своём дому, где и окошко имелось, и жаровня с дымоходом, и стол, и скамья, и лежанка дощатая, на низких ножках, жёлтой соломенной подстилкой накрытая. Всё это, конечно, Ордену принадлежит, наравне с самим Иваном, а всё равно такое чувство, что как бы своё. И крылечко, и возле крылечка — лавка, чтобы тёплым вечером после трудового дня посидеть на ней, с такими же вольными отпущенниками переглядываясь. Ни одного русского меж них не было (хотя он знал, что в других слободах, куда ему путь закрыт, русских много — особенно при скотине и огородах, а также на гончарнях).

Каждое утро он просыпался от далёких ударов по железу: это приходила пора поднимать на работу тех, что по общим избам живут, — ну и сам вставал. Завтракал чем было, одевался — и в кузню, жалованье зарабатывать.

Теперь у хера Адольфа другое было отношение. Теперь из него должны были сделать такого же мастера, чтобы Ордену прибыток, и за рост Иванова мастерства Адольф должен отвечать перед Орденом. Выучит — награду получит. Вот он и учил. И даже без палки обходилось, потому что Иван, правду говоря, сам старался.

Обряд же крещения в латинскую веру и вовсе показался Ивану не заслуживающим того, чтобы из-за него терзаться. Собрали десятка два человек скопом, водичкой полили, сунули в рот сухарик да крестное знамение было велено накладывать не справа налево, а наоборот. Он эту науку легко освоил — понарошку же! — и часто крестился при немцах по-ихнему, мысленно сплёвывая три раза через левое плечо.

Всё же, несмотря ни на свои успехи, ни на примерное поведение, он пока не получал дозволенья покидать пределы рабской слободы и выходить в город. А на город была у Ивана главная надежда! Выйти бы, пробраться к Торговой площади, потолкаться там — авось, набредёшь на своих земляков, ну, пусть не из Новгорода, но русских! Не может быть, чтобы с Медвежьей Головой торговля прервалась, как и со всей Ливонского Ордена областью: немцы-то, ещё когда Иван мальчишкой был, приезжали в Новгород, составляли договор торговый, про то Ивану отец рассказывал. Ещё шутил: вот, Иванко, сынок, поедем мы с тобой нашим товаром торговать в немцы! Тогда казалось: эх, вот бы вправду поехал тятька да взял с собой — на немцев поглядеть! Знал бы тогда, как от морд их немецких будет с души воротить, может, и вся жизнь бы по-другому повернулась!

Нет, не выпускали в город, проклятые. А то сунулся бы к купцам: «Родненькие! Увезите, спрячьте в возу котором-нибудь! А я отслужу! Отработаю, век буду Бога о вас молить! Ведь нету моченьки больше жить тут, вдали от края родимого!»

Неужели отказали бы? Дело-то опасное: чужого раба похитить, да вдобавок Орденского. А всё ж дрогнуло бы сердце у земляков, придумали бы, как Ивана из города вывезти да чтобы подозрение на купцов не упало. Он, Иван-то, уж всё продумал, а если недодумал чего — подсказали б.

Однако дни шли, а Адольф так и не давал разрешения. Когда Иван в третий раз попросил его, даже рассердился. «Шлехт», «нихт», «кайн шпацир» — вот и все разговоры. Нечего, мол, шляться, где не следует. Сиди, мол, дома и радуйся, что цепь сняли. Иван на всякий случай поблагодарил и больше пока не стал отпрашиваться, а то у Адольфа могли возникнуть нехорошие подозрения.