Битва на Калке. Пока летит стрела

Всё это время Иван прожил при обозе, в подсобниках у Власия, который был не ратный человек, а служил по хозяйству. Его делом была военная добыча, и в собирании её проходило время Ивана. Вместе с Власием он ходил по городу, чувствуя себя едва ли не старожилом и хозяином здешних мест. Немецкое добро понемногу заполняло возы, находившиеся под попечительством Власия, и он был доволен. Впрочем, добыча здесь оказалась ещё богаче, чем он ожидал.

К счастью — и для Власия, и для себя — Иван, хоть и опьянённый переменой, что произошла с ним в тот день, догадался вспомнить про свою «фрау», оставленную в заброшенной конюшне. Он хотел побежать туда скорее и выпустить её на волю, о чём и сказал Власию. Но вышло не так, как Иван себе представлял, а гораздо лучше.

Власий отправился в город вместе с Иваном освобождать связанную женщину. Повсюду уже были свои, так что добрались до конюшни без помех. «Фрау» всё так же валялась связанная, не сделав, похоже, ни одной попытки выпутаться. Только раскрыла испуганные глаза, увидев, что её суженый привёл с собою ещё кого-то, и замычала сквозь кляп.

Иван ощутил было новый приступ раздражения на глупую бабу, представив, как стыдно сейчас будет, — эта старая баба полезет к нему со своей преданностью, замычит, ноги обнимать будет, и всё это при дядьке, который когда-то знавал Демьяна, Иванова отца. Но Власия, похоже, не занимали такие тонкости. Он сам помог бабе освободиться и занялся ею вплотную: оглядел со всех сторон, приласкал, как маленькую, и та, вздохнув, потянулась к нему с такой покорностью, что Иван неожиданно для себя почувствовал ревнивый укол.

Очень понравилась Власию «фрау». Да и он ей тоже. Иван глядел на них и диву давался, как это быстро двое незнакомых друг другу людей находят общий язык, несмотря на то, что баба была вовсе немая. Словно они оба всю жизнь ждали этой встречи и вот, наконец, встретились.

Поворковав с бабой, Власий тут же беспрекословно забрал её к себе в обоз и оставил жить.

   — Эх и сладкую же ты мне бабочку нашёл, Ваньша! — говорил он Ивану.

То, что она оказалась бессловесная, и вовсе нравилось Власию: он когда-то женат был на немой, пока не овдовел, и с их сестрой умел обращаться. По его словам выходило, что лучшей сопутницы в жизни и придумать нельзя — и молчит, и тебя во всём слушается, и на других мужиков засматриваться не будет, потому как имеет к тебе по гроб жизни благодарность. Так бывшая Иванова «фрау» обрела себе нового хозяина и была такой переменой на вид вполне довольна: Власий был ещё мужчина крепкий и стойкий. К самому Ивану она больше не подходила, только иногда он ловил на себе её взгляд. В такие мгновения Иван старался не вспоминать ни о чём.

Так и проходили дни. Войско, осадившее замок, стояло неподвижно, дневная жара сменялась ночной душноватой прохладой, князь Владимир Мстиславич приступа не начинал, ратников своих берёг, предоставив голоду и жажде внутри замка самим довершить дело. И дело это шло весьма ходко. Едва не каждый день из крепости приходили переговорщики от Дитриха с жалобами на лишения и просьбами осаду снять и рыцарей отпустить на волю. Там-де, в замке, мол, воды скоро совсем не останется, колодец пересыхает и вода в нём вонючая, хлеба нет, корма коням нет — ни овса, ни даже сена, и голодные животные в стойлах отгрызают друг дружке хвосты, принимая их за вожделенный пучок травы. Много пенял барон Дитрих князю Владимиру за то, что не чтит родственных уз, хочет погибели родному зятю и вдовства родной дочери, что ждёт сейчас своего мужа в городе Риге, по поводу чего непременно шлёт Господу молитвы, чтобы вразумил отца, то есть самого князя Владимира Мстиславича. На эти просьбы князь отвечал одинаково: крепость сдать, оружие сложить и всем до единого передаться в русский полон, включая и Дитриха-зятя, и епископа рижского Альберта. Но крепость пока не сдавалась. Тяжело было переломить гордость рыцарскую, легче мучиться от голода и жажды.

Для Ивана это время было если не самым счастливым в жизни, то одним из счастливейших. Свобода его, русского, оказавшегося среди русских, опьяняла, как душистая брага на мёду. Он успел даже походить немного в знаменитостях, как человек, предупредивший войско об измене, и ему поначалу улыбался в русском стане каждый встречный, а по вечерам к палатке Власия сходилось немало охотников послушать Ивановы рассказы о мытарствах последних лет.

И сам Иван многое узнавал от людей о том, что творится на Руси. С сожалением узнал он, что из Новгорода тогда уйти поторопился, самую малость не дождавшись прихода славного Мстислава Мстиславича Удалого — эх, потерпеть бы, так и не хлебнул бы горя в немецком рабстве!

Однако порой Ивану казалось, что он не очень-то и жалеет о том, что жизнь его сложилась так, как сложилась. Вспоминая о пережитом, он будто чувствовал себя сейчас не просто более опытным и бывалым человеком, но гораздо полнее и больше русским, чем мог бы быть, оставшись в Новгороде и заведя там семью и хозяйство. Лучше стал из чужого далека ценить родное Отечество, что ли? Наверное, так.