Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг.

Да, Шенграбен не был похож на голливудский фильм, где один тупоголовый супермен, не получая ни малейшей царапины, косит десятки врагов, стреляющих в него в упор. В жизни, на войне такого не бывает. И одному воину, даже очень храброму, непросто справиться даже с двумя врагами, тем более если они тоже храбры. Это никоим образом не отнимает славы у Багратиона и его солдат, а просто-напросто заменяет фантастическую картину вполне реальной, где мужеству и доблести есть место не в меньшей, а, может быть, в большей степени. Потому что правда, пускай даже и несколько менее феерическая, чем сюжет боевика, остается правдой и потому в тысячу раз более дорога, чем все художественные вымыслы.

Все, кто принял участие в этой битве, отдали должное героическому бою русского арьергарда. «Это сражение, в котором русские гренадеры соперничали в бесстрашии с французами, – вспоминал известный штабной генерал Матье Дюма, – делает честь князю Багратиону. Он пожертвовал собой во имя спасения своей армии…»[635]

Подобные похвалы куда ценнее, чем невероятная история, рассказанная Глинкой, знавшим об этом бое только понаслышке, а с его слов повторенная чуть ли не всеми русскими историками. Но более всего весомы слова Фантена дез Одоара, стоявшего в этот день в рядах гренадеров Удино. Он написал о Багратионе: «Умелой хитростью он выиграл время, его войска, атакованные превосходящими силами, доблестно сражались, затем он сумел так ускользнуть от нас, что мы не смогли его нагнать, он не оставил ни артиллерии, ни обозов. Я начинаю думать, что куда более славно сражаться с русскими, чем с австрийцами»[636]

. И, наконец, генерал Пельпор, тогда офицер 18-го линейного полка из дивизии Леграна, сказал еще более короткой, но емкой фразой: «Князь Багратион выказал большую решительность, поддержанную великой отвагой, его солдаты были великолепны»[637].

Император нагнал авангард поздно вечером и заночевал в Голлабрунне. Утром он осмотрел поле сражения, еще дымившееся после отчаянной схватки. Повсюду валялись трупы, изуродованные всевозможным образом, особенно много убитых солдат лежало поблизости от Грунда и Гунтерсдорфа.

Потери в действительности были весьма серьезными. Согласно рапорту Багратиона его отряд потерял 2216 человек[638]

, оставшимися на поле боя, – из них убитыми 768, ранеными 737 и пропавшими без вести 711. Князь указал также, что были ранены, но сумели уйти с поля боя еще 194 человека. Последняя цифра плохо согласуется с численностью убитых, так как чаще всего на одного убитого приходилось как минимум три раненых, из которых один – тяжело. Отметим, что число убитых, которое Багратион приводит в рапорте, совпадает, как и должно быть, с числом тяжелораненых, оставшихся на поле сражения. Можно предположить, что количество легко и средне раненных было куда более значительно, чем 194 человека. В общем, Багратион потерял наверняка не менее, а даже несколько более чем 3000 человек, из которых в плен попали около 1500 (половина из них ранеными).

Багратион говорит, что он оставил на поле боя восемь орудий. Последнее подтверждается тем, что пишет генерал Ермолов: «Храбрые полки [генерала Селихова. – Примеч. авт.], отчаянно защищаясь, продлили сражение до глубокой ночи, но большая часть людей побита, взяты знамена и восемь пушек. Пользуясь темнотою, спаслись малые только остатки полков и четыре орудия»[639]. Таким образом, из 12-орудийной батареи восемь пушек было оставлено на поле битвы, а четыре спасено.

Что касается знамен, то, как можно предположить, ни официальный отчет Кутузова, ни рапорт Багратиона о потере знамен не говорит. Однако согласно «Историческому журналу гренадерской дивизии Удино» французы взяли 23 знамени![640] Разумеется, число совершенно нереальное. Однако какие-то знамена были все же отрядом Багратиона утрачены. Так, возможно, что из пяти знамен, потерянных Подольским мушкетерским полком в ходе кампании 1805 г., не все были утрачены при Аустерлице, а какие-то были взяты французами еще при Шенграбене. Азовский мушкетерский полк потерял в ходе кампании три знамени. Не исключено, что одно из них также было захвачено при Шенграбене. Таким образом, весьма вероятно, что французы захватили в бою от двух до четырех русских знамен.