Битва в пути

— Ну что, Дашуня? — нежно спросила Тина. — Что ж ты мало с ним поговорила?

— Так ведь он… Он не про дело.

— Про что же он, Даша?

— Он в кино приглашал, — в тихом голосе прорывалось счастье.

— А ты?

— Не хожу я с ним. Ни с кем не хожу.

— Почему?

— Ведь он, Тина Борисовна, это просто так, для времяпрепровождения.

— А ты как?

Даше и хотелось открыться, и она не могла выговорить ни слова. Тина взяла ее за подбородок, приподняла Дашино лицо, заглянула в него.

— Дурочка моя! Так что же ты бежишь от него? Ведь и он любит тебя.

Даша отодвинулась, в страхе замахала руками.

— Ой, нет, нет! Ничего этого нет!

— Что ж ты испугалась? Я не зря говорю, Даша. Я вижу.

— Ой, и не говорите мне этого! Он с другой… из наших же, из стерженщиц. Я уж сейчас сама к себе применилась. Уж знаю, что не любит, уж так и хожу!

Она боялась слушать Тинины слова и вдруг притихла и сказала шепотом:

— Только он последнее-то время ни с ней, ни с кем из девчат… ни с кем никуда. Одну только меня приглашает и приглашает…

— Ну, вот видишь! Что ж ты бежишь от своего счастья?

— Если кто кого любит, то от этого не убежишь. Я правильно о любви понимаю?

— Нет, неправильно. Женщина должна воевать за любовь.

Даша решительно подняла голову,

— А разве ж я не воюю? Тина удивилась:

— Как же ты, Дашуня, воюешь?

— Ой, уж просто всячески! Уж вот до чего дошла — маме денег не отослала! Раньше одно было мечтание: начну маме слать ежемесячно! А нынче… я нынче платье себе заказала к Новому году… Если б не он, разве бы я допустила это!

— Какое же ты платье шьешь себе, Даша?

— Электрик цвет шью. В ателье заказала. Там зеркало в три створки с полу доверху. Как глянешь, так даже со спинки все видать.

— Мама не рассердится. Она и сама тебе заказала бы платье для такого дня, если б могла.

— Платье — это так… Разве я не понимаю? Ведь сколько на заводе девушек—и фасонных и красивеньких! Который парень сам негодящий, он этим может обольститься. Поглядит на негодящего девчонка пофасоннее — он уж и рад до смерти. Сереже это все не в диковинку. За таким, как он, каждая гонится. О другом надо думать.

— О чем же надо думать? — спросила Тина, дивясь твердости суждений девушки с полудетским личиком.

Даша сказала секретно:

— Я о чем задумала? Может, и нехорошо, а скажу. Иногда лежу ночью и думаю… Хоть бы на портрете, да с ним, с Сережею, рядом. Я задумала Игореву обогнать. Я учиться хожу. Я его прямо всей своей жизнью завоевываю. Матери денег не отослала, вот до чего…

— Пойдешь ты в ателье — возьми меня, — сказала Тина. — Я посмотрю, чтобы ты всех лучше была на балу-маскараде. Платье у тебя синее, я б тебя васильком нарядила. Венок на голову. Васильки в цвет глаз, и колосья в цвет волос. Хочешь?

— Ой, как не хотеть! Да откуда же это все взять? — Я сама тебя одену.

Тина представила Дашу на ее первом жданном балу, представила, как подходит к ней Сережа, потрясенный ее прелестью, и вспомнила все смятение своего жданного бала. Сравнила Дашину неприступность и свою искореженную любовь. И рядом с Дашиным близким счастьем отчетливо представился ей свой неизбежный крах. «Две дороги — и два конца!»

Сама не заметила, как вырвалось:

— Ты не осудишь меня, Даша?

Даша только тихо ахнула от неожиданности. И тонкое лицо Тины, и особенный нежный запах, и то, как уважительно и послушно говорят с ней и начальник цеха и сам Бахирев, вызывало у Даши восхищение.

«Вот уж на кого хотела бы походить, — не раз думала Даша. — Да разве достигнешь?»

И вдруг… «не осудишь?»

— Батюшки, Тина Борисовна! Да за что же это? Ведь лучше-то вас нету женщины на всем заводе!

Тина очнулась.

— Сама не знаю, что мне подумалось. — Она поднялась. — Так насчет платья мы сговорились. — Улыбнулась измученной улыбкой. — Однажды мне не удался вот такой же вечер. А он любит тебя. Слышишь! Я все в этом понимаю. Он еще больше будет любить, если ты всегда останешься вот такая.

Она сжала Дашину руку и ушла.

Даша сидела, пораженная, осчастливленная. «Если уж она сказала, значит не брезжится мне это. Неужели сбудется, что она мне сказала?..»

Даже про себя она боялась произнести слово «любовь».

Тина плелась по аллее, завидуя и Даше, и Сереже, и домам, и деревьям — всему, кому не приходилось лгать.

За поворотом показался Бахирев. Он не ждал увидеть ее и, забывшись, поднял руку, чтобы обнять.

Тина отшатнулась.

— Митя, что ты! Увидят!

— Ну вот! Даже не обрадовалась…

— Я ждала… Но я испугалась.

— Все боишься?

— Как не бояться? Можно скрывать и обманывать год, ну, три года! Но не всю жизнь. Я не могу больше!

— Подожди немного…

— Чего же ждать?! — Дашина юная, обращенная в счастливое будущее любовь подчеркнула тупик, в который зашло Тинино изломанное чувство. Слова рвались с губ: — Родной, пойми, нам нечего ждать. Расстаться тебе с семьей — четверых сделать несчастными и самим не найти счастья. Сказать им все и сохранить твою семью для виду, для детей? Превратить жизнь в пытку? Лгать? Невозможно лгать до бесконечности. Нам остается одно — разлука.

— Все, что хочешь, но не это. Я согласен на любую дьявольщину, лишь бы быть с тобой.

Она увидела, как потемнело его лицо, трогательно просиявшее при встрече.