Битва в пути

Месяц назад она написала в один из крупнейших сибирских научно-исследовательских институтов — спрашивала о некоторых деталях в технологии кокильного литья. Она ожидала официального ответа, но получила дружеское письмо. Кафедрой этого института теперь заведовал профессор, у которого Тина училась в студенческие годы.

«Я очень хорошо помню вас, — писал он ей. — Меня всегда удивляла ваша мужская хватка в работе в соединении с женской ажурностью исполнения. Пожалуй, это как раз то, что необходимо для кокильного литья и для разработки новейших методов металлургии. Я считаю, что в наше время таланты решают все, и соответственно этому принципу набираю сотрудников во вновь организованную лабораторию. Если бы вы захотели работать у меня, я был бы искренне рад. На первое время мы сумели бы предоставить комнату в общежитии».

— Значит, он считает, что ты талант! — сказала Нина.

— Конечно! — подтвердил Володя. — Еще в институте все знали, что Тина талантлива.

— Какой у меня талант!..

Но Тина задумалась. В институте ее называли «талантливой студенткой», на заводе — «талантливым инженером». И сама она жила с молчаливой, но неизменной уверенностью в том, что многое может сделать лучше, чем другие. Она могла самозабвенно увлекаться делом, знала вкус к точной и сложной работе, не терпела неумех, и слово «недотепа» было ее худшим приговором.

Почему же так мало сделано?.. Мальчик Сережа Сугробин сумел сделать для завода больше, чем она… Все делала не в полную силу… Почему?

Оледенение, охватившее ее после гибели отца, постепенно прошло, но оставался след, обмороженное место, рубец, сковывающий движения. Угнетало неразрешимое, разъедающее душу противоречие между смертью отца и жизнью, кипевшей вокруг. В тот день, когда этот гнет сняли с души, она думала: «Вот теперь заживу в полную силу!» Она вспомнила прилив энергии тех дней, радостное желание действовать, уверенность в том, что теперь для нее нет непосильного! Куда же ушло потом все это? Растерялось по чужим парадным, задохлось в тесноте хибары, запуталось в клубке лжи…

Вот разница между ней и Бахиревым, между способностями и талантом. Ничто не в силах отвлечь его от работы. Земля может гореть у него под ногами и камни могут валиться ему на голову, а он будет неизменно топать своей тяжеловесной поступью в одном и том же направлении — на завод.

— Профессор сказал, что Тинина институтская дипломная работа могла бы стать разделом диссертации. Вот какая у меня жена!

Они все еще говорили о ее «таланте».

— Ну что ты, Володя? Ну какой у меня талант! Для талантливых людей их дело прежде всего. Тарас Шевченко, оторванный от семьи, от родных, закованный в кандалы, все-таки пишет! Бетховен глохнет, но создает свои симфонии! Румынский художник Лукьян слепнет, но рисует! Вот что такое талант! А я? Я просто женщина… Тот же кокиль начала с увлечением, а как налетело…

— Что налетело? — удивился Володя. «Проговорилась, — Тину покорежило от стыда.—

Ложь, ложь, ложь… Даже невинный кокиль оборачивается ложью. Грязными руками что ни тронь…»

— Твоя болезнь налетела, — ответила она и, поспешно отвернувшись, переменила тему: — Хорошо я зажарила отбивную? А за маслинами я чуть не час простояла в очереди.

Она пыталась облегчить чувство вины хоть как-то, хоть чем-то и сама себя уличила: «Заглаживаю отбивными котлетами? Рада бы загладить всем, чем могу!»

Прощаясь с Тиной, Нина еще раз повторила:

— Да… Ты стала Володе хорошей женой.

Уходя из их теплого дома в комнатушку, где ее ждало застарелое одиночество, она обернулась с порога и улыбнулась Тине жалобной и благодарной улыбкой.

«Благодарность? — подумала Тина. — За что? За Володю? За то, что я забочусь о нем? За то, что ему хорошо со мной? Золотое Нинкино сердце!»

Нина ушла, и еще отчетливее стало Тинино ощущение, будто не по праву хозяйничает она в этом теплом доме. Она пыталась успокоить себя: «Все здесь сделано моими руками… Нет! Не сделано главного. Не ответила любовью на любовь, правдой на правду. Надо сказать. Не сегодня… завтра надо сказать и уйти. Этот срок наступил. Но как начать?»

Она перетирала посуду в кухне, а Володя по привычке уселся рядом на поставленной набок табуретке. Тина боялась взглянуть в его ясное лицо. Она низко нагнулась над блюдцем, знакомым, голубеньким, в белых цветочках. Но и на блюдце тоже было больно смотреть. И у блюдца ясное лицо?

— Нина очень хорошая, правда, Володя?

— Бессменный староста курса! — засмеялся он. — Разве у такого курса, как наш, мог быть плохой староста?

— Она тебе нравится?

— Конечно, нравится.

— Вы так весело разговаривали… Смеялись… Тебе хорошо с ней?

— Ты о чем? — Володя начал понимать, и его красивый рот приоткрылся от недоумения. — Да ты о чем?

— Мне показалось, что она могла бы тебе понравиться не только как староста.

— Сумасшедшая! — отрезал Володя. — Ты не знаешь, что в мире для меня есть только одна женщина?

— Ну, а если бы эта одна исчезла? — Куда ты можешь исчезнуть?.

— Если бы умерла, например?

— И я бы умер. Что тебе сегодня взбрело в голову?

— Мне кажется, тебе всегда немного трудно со мной. А с ней тебе легко и просто.