Битва в пути

«Зачем я испортила ему эту минуту?! У него так мало радости. И много ли таких минут у нас впереди?»

Он кротко спросил:

— Чего ты хочешь, Тина?

— Чтоб ты забыл сейчас все, что я сказала. Чтобы ты опять улыбнулся. У меня на этом свете одно желание: чтоб ты меня любил.

Улыбка, робкая, виноватая, любящая, возвращалась к нему медленно, и робость, не свойственная ему робость, появлявшаяся лишь возле Тины, как всегда, особенно взволновала ее.

«Любит!.. Мой. Кому я завидовала? Даше? Но ведь у нее только Сережа! Его жене Кате? Быть возле него и не быть любимой — есть ли судьба несчастнее? Он любит меня, и нет большей радости на свете, и нет женщины счастливее меня».

…И уже не было ни колебаний, ни усталости.

Короткое свидание их все же состоялось в этот вечер. Торопливая нежность под угрозой неумолимой минутной стрелки не утешила, не успокоила.

Любовь их, оторванная от естественной почвы и втиснутая в четыре стены, задыхалась, слепла, горбилась я все же продолжала расти.

На другой день Тина обещала привезти в гости к Володе его старую институтскую приятельницу Нину. Нина стала специалистом по металлокерамике и недавно поступила на завод. Тина зашла за ней после работы.

Нина жила в общежитии, в маленькой квадратной комнате. Кровать, накрытая белым, накрахмаленным до жестяной твердости покрывалом. Стопки книг, уложенные аккуратными пирамидками, — большие внизу, маленькие наверху. Флакончики духов, расставленные строго симметрично, по вершинам точнейшего равнобедренного треугольника. Все будто вымерено линейкой, угломером. И во всем какое-то жестокое геометрическое одиночество.

«Там, где люди любят, смеются, плачут, не может быть такой чертежной точности вещей! Но так же и у меня будет, когда расстанусь с Володей, — поняла Тина. — Как страшно, студено!»

Нина, неуклюжая, полногрудая, спокойная, густым голосом жаловалась на металлокерамические втулки:

— Что-то с ними невероятное. Посадишь в печь, а они вдруг примутся расти, словно пасхальные куличи. Припек выше всяких норм. До причины не докопаюсь, я посоветоваться не с кем: на заводе я одна знаю металлокерамику.

Когда они подъехали к Тининому дому, Нина странно заволновалась: стала поправлять воротник, пышные волосы, шапочку, умолкала на полуслове, не отвечала на Тинины вопросы.

Володя уже мог передвигаться по комнате в особом корсете, скрытом под одеждой. Здороваясь с ним, гостья раскраснелась, рассмеялась грудным, волнующим смехом.

— Ну, покажись, какой ты стал! Такой же, все такой же! А Тина говорит, болеешь. — И тут же властно обратилась к Тине: — Теперь показывай дом!

Она придирчиво осматривала несложное Тинино хозяйство.

— А ты все та же — бессменный староста курса! — смеялся Володя. — Такая же придира и неуступа! — Он оживился, и в манерах его появилось что-то беспечное и балованное, что-то от прежнего любимца стадиона.

Увидев на окне цветы алоэ, Нина удивилась:

— Это ты разводишь? Сама? Для него? И сама делаешь ему питье? Не подумала бы про тебя. — Бесцеремонно открыла бельевой шкаф. — И коски все перечинены. А почему два чертежных стола?

— Я иногда помогаю Володе. Я же люблю чертить. Закончив осмотр, гостья прошла вместе с Тиной в кухню, села на табуретку, устало прикрыла веками бесцветные глаза.

— Ну что ж… Ты стала ему хорошей женой.

«Весь этот осмотр нужен был, чтобы убедиться в том, какая я жена», — поняла Тина.

— Теперь ты обязана его выходить, — строго заключила Нина. — Ведь он у нас был всех здоровее, всех веселее… И всех добрее… Один он у нас такой был. — Она тяжело поднялась. Пошли к нему. Корми нас, пои чаем.

Пока Тина накрывала на стол, они сидели на диване и разговаривали.

И Нина снова разгорелась, развеселилась лихорадочным весельем, а Володя, казалось, чувствовал себя с ней свободнее, чем с женой. С Тиной он всегда был начеку, настороже, в напряжении, а тут развалился на диване баловнем. И Тина поняла, как неповторим, желанен и недостижим Володя с его красотой, добротой и счастьем для этой одинокой, обойденной любовью женщины. «Он для нее такой же единственный, как Митя для меня». Слишком чистая и хорошая, чтобы выйти замуж без любви, слишком непривлекательная, чтобы вызвать чье-нибудь настойчивое чувство, Нина до сих пор хранила память о своей первой и, наверно, единственной любви.

А Володя бессознательно купался в волнах этой неутоленной женской привязанности и отдыхал от тревожного чувства к жене.

Тина, взволнованная, ушла в кухню.

Она готовила ужин и думала: «Может быть, ему лучше с ней, с той, которая его любит столько лет? Наступила та минута, когда нужно все сказать и уйти. Отдать Нине Володю и этот дом, а самой уйти в геометрическое одиночество Нининой кельи?»

В комнате звенел взволнованный женский смех, — так смеется любимому женщина, переполненная любовью и смятением. Так никогда не смеялись в этом доме!..

За ужином женщинам было неловко друг с другом, и лишь Володя оставался довольным и беспечным. Чтобы уйти от неловкости, Тина стала читать вслух только что полученное письмо. Это был ответ на ее вопросы о технологии кокильного литья.