Битва за Лукоморье. Книга I

Соратники Садко недоуменно переглянулись, а алконост склонила голову к плечу, прикрыла глаза ресничками и продолжила, не разжимая губ:

– Что попусту говорить было? Теперь же время пришло. В долгу я пред тобой, Садко, и уже решила, как отблагодарить тебя.

– Милослав. – Садко обернулся к другу. – Не пойму я, что это птица говорит, а? Что за долг?

Кормчий нахмурился, с тревогой глядя на капитана.

– Садко, да тебе солнышко голову напекло, не иначе. Или сон подбирается, странное нашептывает. Молчит птица-то, ты о чем?

– Иным незачем слышать наш разговор, – в голосе алконоста послышалась усмешка. – Почто не веришь?

– Верю, верю… – Садко смешался, провел пальцами по лицу, стер капельки пота со лба. – Слышал я, что дивоптицы говорить умеют человеческим голосом, но чтоб так…

Витослав шагнул к Садко, пристально заглянул ему в глаза, цокнул языком и усмехнулся горько, будто обиженно:

– Значит, говорит с тобой алконост? Ты и впрямь ее слышишь?

Капитан лишь кивнул в ответ.

– Выходит, тебя выбрала она для беседы… Не меня… Ну, будет наука… – Чародей опустил взгляд, одернул пояс, пожевал губами, будто нужные слова подбирая. – Ты, Садко, один ее слышишь. Богатырские кони так с хозяевами разговаривают, да только алконост поумнее всякого дивоконя будет, мудростью может поделиться великой, так что слушай ее. Когда она говорит, слова прямо в голову к тебе приходят. Будто только она подумала, а ты ее мысли уже прочел.

– С чего это? Не умею я мысли читать!

– А ты тут ни при чем. Точнее, тебе для того и делать ничего не надо. Наводит она свои мысли прямо в голову тебе.

Садко перевел взгляд на птицу, терпеливо ожидавшую, пока люди закончат разговор, и почесал затылок.

– А мне тоже думать? Или…

– Говори, – прошептала птица беззвучно. – Мне нужно тебя слышать… мне приятно тебя слышать. Твой голос… он чудеса творить может. Как и мой. Помнишь, говорил тебе чародей, что песня моя черна и сильна? Может убить, может покалечить. Вот потому для остальных промолчу я, чтоб не навредить.

– Что ж ты сама от купцов не отбилась-то, коль голос твой столь грозен? – удивился Садко. – Али мы не вовремя на помощь подоспели? Если б задержались, убила бы всех?

– Вовремя вы подоспели. Еще немного, и пришлось бы мне самой погибать. Разметал бы ветер перья мои по морю, не явились бы дети мои на свет ни в этом мире, ни в том. Мы слабы, когда на гнезде сидим, яйца согреваем… Не было силы во мне для песни губительной. Только простым голосом могла кричать, смерть лютую готовясь принять. Если б не ты, Садко.

– Не только меня благодари, птица, – перебил капитан, оглядываясь по сторонам. – Всю команду благодари. И «Сокола». Все они защищали тебя и заботились. А я…

– Без тебя они не решились бы.

 – Птица плавно прошлась по высокому борту, вдруг протянула четырехпалую руку, спрятав когти, и провела теплыми пальцами по щеке капитана.

Садко не отшатнулся – показалось ему на миг, будто сама судьба ему улыбается.

– Мы, алконосты, всегда за добро добром платим. Потому и отправила я детей к родичам моим, а сама решила вот что: останусь с тобой и впредь помогать стану. Семь лет тебе служить буду, по году за каждое свое дитятко. Ем я немного, лишь фрукты. Жалую молоко да кисель… Не убудет с тебя. Коли примешь в команду, пригожусь тебе не единожды.

Садко оглянулся на свою разношерстную команду, а «Сокол» задрожал всем телом и заскрипел мачтой, затанцевав на мелких волнах.

– Что ж, будет нас дюжина теперь да алконост-птица, – проговорил Садко. – Принимайте, други дорогие! А тебе – добро пожаловать в команду… «Аля»! Так буду тебя величать, коли не против.

Алконост новое имя приняла, величаво кивнув. Пошли по морю белогривые волны, окреп ветер, а «Сокол» закачался, будто рвался в путь, переминаясь перед бегом. По велению капитана развернулся парус, и воодушевленный Садко вдохнул полной грудью соленый ветер.