Битва за Лукоморье. Книга I

Страшная, лохматая, в пышной неожиданно яркой цветастой юбке, из-под которой виднелось что-то вроде костяного костыля, яга вызывала оторопь, и хуже всего был вросший в потолок бледный нос. Чудом не присвистнув, Алёша заставил себя вглядеться и понял, что все ровно наоборот. Носище, хоть и был огромен, почти до темени, никуда не врастал, наоборот, это к нему с потолка тянулось что-то вроде толстой полупрозрачной кишки. Еще несколько не то «кишок» поменьше, не то пиявиц вылезали из рук и позади ушей, в которых виднелись серьги с зелено-голубыми камешками, похоже, бирюзой. Такие Алёша не раз видел у зажиточных деревенских красоток.

– Она спит? – шепотом спросил богатырь, чтоб хоть как-то перебить доносящееся из угла хриплое сипение.

– Вроде как… – туманно объяснил Стоян. – Давай пока перекусим, что ли.

Перекусить Алёша был бы рад. Во дворе. И собственных харчей, пусть и поднадоевших.

– Я не голоден.

– Ну да, ну да. Хорош врать. – Стоян, старательно пристроив свой драгоценный чаробой, уселся на лавку, надо отдать ей должное, чистую, после чего громко, совершенно не страшась разбудить хозяйку, потребовал: – Верные мои слуги, сердечные други, накормите-ка напоите-ка двоих добрых молодцев!

Алёша завертел головой в поисках слуг, но никого не заметил. Яга так и сипела на своей лежанке, свернувшиеся клубками мурканы молчали и кормить-поить гостей явно не собирались. Ничуть этим не смущенный Меченый подмигнул напарнику и крутанул стоявшее на столе одинокое большое блюдо. Пустое. Блюдо завертелось, да так, что резьба превратилась в размазанные полоски, и тоненько заныло, после чего начались чудеса.

Про скатерти-самобранки Алёша, само собой, слыхал и даже допускал, что какой-нибудь особо тороватый волшебник способен такую сработать, но скатерти как таковой у Марфы не водилось. Самобранкой, вернее самобраном, оказался сам стол, из которого высунулись три пары гибких, как змеи, рук с суставчатыми железными пальцами, по шести на каждой. Для начала змееруки смахнули на пол нечто невидимое, а потом принялись таскать из-под подскочившего на длинной ножке блюда утварь и снедь. Самую, на первый взгляд, обычную. Миски казались мисками, ложки – ложками, хлеб – хлебом, квашеная капуста – квашеной капустой. С морковью и брусникой. Мало того, она еще и пахла, как положено, слюнки во всяком случае от капустного запаха у богатыря потекли.

– Не ломался бы ты, – весело посоветовал Стоян. – С добытчицами дело, если умеючи, иметь можно, а Марфу я лет тридцать знаю… Ешь давай, короче.

Хлеб Алёша брал, сам не зная, чего опасается, однако ржаной, еще теплый ломоть казался самым что ни на есть настоящим, голод же, как совершенно справедливо кто-то подметил, не тетка. Китежанин хоть и с опаской, но куснул, слегка успокоился и решился отведать прочей снеди. Та оказалась съедобной, но не более того, и Алёша окончательно успокоился. Зачарованная еда была бы умопомрачительно вкусной, а выставленные на стол яства из десятка баб три сготовили бы лучше Марфы, две – хуже, а пять вровень. Значит, никакого колдовства нет, а на хозяйку в углу можно и не глядеть.

Богатырь и не глядел, под разговор наворачивая кашу с мясом. Оказалось, что возмутивший Буланыша конь достался Стояну от Марфы, которую коренастый Охотник однажды крепко выручил.

– Воительницы – заводчицы хоть куда, – напарник с явным удовольствием даже не положил, возложил на хлеб кусок белого, в розоватых прожилках сала, а сверху еще и зеленый лучок приладил. – Дивоконей растят, да таких, с которыми хлопот не знаешь. Всё понимают, делают, что велено, и никакой дурью не маются. Одна беда, чужим яги своих лошадок продают неохотно, но Марфа как-то добыла.

– Подарок, значит? – переспросил Алёша, которому даже для вида не хотелось соглашаться, что безотказный конь с вислым хвостом – это хорошо.

– Подарок, – подтвердил Стоян, извлекая из своей торбы расписную тарелку, к которой словно бы липло маленькое ярко-красное яблоко. – Хорошо, что напомнил…

Попроси напарник Алёшу отвернуться, тот бы, конечно, отвернулся, но Меченый не просил, и молодой Охотник не отказал себе в удовольствии понаблюдать за опытным. Стоян отодвинул пустую миску и, водрузив на освободившееся место тарелку с яблоком, протянул над ней раскрытые ладони. Будь яблоко огнем, было бы впору подумать, что китежанин греется. Просидев в таком положении пару минут, Стоян начал медленно, по волоску, опускать руки, беззвучно шевеля губами. Кажется, он повторял одно и то же слово, кажется, он начинал злиться. Широкая раскрытая ладонь почти коснулась плода, когда тот вздрогнул, лягушонком отпрыгнул к краю тарелки, дернулся еще раз, прополз с четверть круга вдоль широкой узорчатой каймы и замер.

– Худова тарелка, – повторил уже слышанное Алёшей Стоян и объяснил. – Это из-за нее всё… Я Вячеславу-советнику всё честь по чести доложил и под конец попросил сотню воинов прислать, а он, видать, лишь начало самое разобрал.

– А ты не понял?