Битва за Лукоморье. Книга I

Растянувшийся скользкий ремень наконец свалился с запястий. Терёшка с облегчением убедился: руки его слушаются. Выпростал их из-за спины – и осторожно повел занемевшими, ноющими плечами, разминая суставы.

И в этот миг девчонка обернулась.

Глиняный жирник на столе еле светил, и в его тусклом зеленоватом свете она сейчас, как никогда, была похожа на нежить. Зажглись в глазах хищные огоньки, вздернулась верхняя губа, зубы оскалились.

Худющая, узкоплечая змора уступала Терёшке в росте на полголовы, но, когда они, хрипя, покатились по полу, парень понял: с тем, что сейчас завладело ее телом, превратив девчонку в одержимую, голыми руками не совладать. Шипя и уперев ему в живот колено, нечисть навалилась на него, и костлявые пальцы вцепились в шею…

Может, захлестнувшее Терёшку отчаяние как раз и придало ему сил. Он рванулся, высвободил левую руку – и выкрутил тонкое запястье. От боли, вспыхнувшей в окровавленной руке, он сам едва не заорал – но и змора хрипло вскрикнула. Не от того, что косточки ей Терёшка лишь чудом не сломал: девчонка вывернулась и схватилась за щеку и правый глаз так, словно их обожгло.

Разорванный ворот его рубахи распахнулся – и одержимая случайно прижалась лицом к серебряному кресту-секирке, который сын Охотника носил на груди под рубахой. И каким-то наитием, пришедшим неведомо откуда, Терёшка вдруг понял, что должен сделать.

Или – это его кровь вспомнила?

Он рывком выпростал правой рукой из-под ворота ремешок, на котором висел знак защиты души. Сдернул через голову и набросил нагретый своим живым теплом оберег девчонке на шею.

Закричала она, забившись всем телом и дугой выгибаясь в его руках, громко и отчаянно. А на пол со стуком посыпались цветные бусины – с лопнувшей нитки проклятого ожерелья.

По зимовью протянуло холодным ветром – и в лицо Терёшке дохнуло тлением, будто из свежеразрытой могилы. Он покрепче обнял обмякшую, как тряпичная кукла, девчонку.

– Убирайся, – велел он сквозь зубы, глядя в светящиеся болотными огнями глазницы темной расплывчатой тени, вставшей за плечами девчонки. – На Ту-Сторону к себе проваливай, тварь. Она не твоя. Ну? Оглохла?! Вон!

И со смаком загнул – тоже сквозь зубы – такую брань, что, услышь это Пахом, одним подзатыльником Терёшка бы не отделался. Как пить дать, огреб бы еще и вожжами пониже спины.

Смутная тень, которую обычный человек и не увидел бы, дрогнула и отступила на шаг. И еще на шаг, подавшись, как сгусток черного тумана, к двери и медленно растворяясь.

– Уходи, – с ненавистью повторил Терёшка угасающим зеленым огням.

Девчонка застонала и закашлялась, снова выгнувшись в судороге. Терёшка еще крепче прижал ее к себе – и Глафирина внучка открыла глаза.

Сначала она смотрела на него, словно не узнавая, затем взгляд сделался осмысленным – и девчонка схватилась за шею.

– Ой, мамочки… – еле слышно прошептали белые губы.

А потом пленницу вештицы затрясло в безудержных сухих рыданиях. Она уткнулась лицом Терёшке в плечо, а он растерянно гладил седые волосы и чувствовал себя болван болваном.

Вот чего он никогда не умел – так это успокаивать захлебывающихся плачем девчонок.

* * *

Далеко им уйти не удалось.

Девчонку – Терёшка наконец-то выспросил, что ее зовут Миленкой, – шатало от слабости, но держалась она храбро. И когда они из зимовья выбрались через дыру в крыше, сразу же попыталась взять с него обещание: «Стану тебе по дороге обузой, брось меня в лесу и добирайся до села в одиночку». В ответ Терёшка сердито обозвал спутницу дурищей несусветной.

Задержались они в осиннике у оврага, рядом с заросшим рогозом озерцом, из которого Миленка брала воду, прислуживая ведьме. Терёшка выломал себе крепкий дрын: надо было разжиться хоть каким-никаким, но оружием. Сойдет и суковатая палка, решил парень – и в который раз помянул тихим нехорошим словом Миленкину хозяйку, лишившую его отцовского ножа.

Солнце уже почти скрылось за лесом. Между стволами сгущалась темнота, а небо над вершинами деревьев залило алым.

Выйти к верховьям Лешачьего ручья – вот что задумал Терёшка. Так получалось длиннее, но он надеялся: если пойти по ручью, то, может быть, выйдет сбить погоню со следа. Да и не зря, видно, говорят, что нечисть побаивается текучей воды: там, на берегу, не полезла же отчего-то вештица в реку – и не справилась с Ветлинкой. Значит, не врут.

Они продрались через мелкий полуоблетевший березняк, который шумел за оврагом, и выбрались на поросшую папоротником поляну. За ней темнел густой ельник, а за ним уже и до ручья было рукой подать…

Да только их уже ждали.

Вештица парила в воздухе у опушки ельника. Оба уцелевших бебока, скаля зубы, жались к ее босым ногам, а рядом неподвижным истуканом застыл бедак. Крохотные, широко расставленные глазки мертвяка всё так же светились тускло-зеленым – и у Терёшки совсем не ко времени мелькнуло в голове: видать, и этого урода вештица подняла, вселив в его тело душу с Той-Стороны.

Он услышал, как охнула за спиной Миленка. И опять с удивлением понял: страха за себя в нем отчего-то нет. Совсем. Только за нее.