Битва за Лукоморье. Книга I

«Главное – не грустить», – словно бы процокали в голове лошадиные мысли, и Добрыня, улыбнувшись, погладил верного друга по шее.

– Не грустить, да, – произнес он, выпрямляясь в седле и разминая спину.

Дорога, какой бы долгой и однообразной она ни была, казалась куда милей княжьего дворца с его бесконечными советами и пышными, наводящими скуку и тоскливую зевоту церемониями. Будучи приближенным советником Великого Князя, боярин Добрыня Никитич исправно участвовал в жизни двора, принимал подчас трудные решения, разрешал споры и среди бояр, и среди простого люда, и бывало, что по полгода сидел безвылазно в столице. Бурушко, боевой богатырский конь, в такие времена застаивался, всячески выказывал недовольство и даже требовал подвигов, но Добрыня только и мог, что проминать любимца в Закатном поле возле Великограда да гонять на охоту в Белогорские леса. Долг приковывал к столице неразрывными цепями, принуждая на время позабыть о ратном деле и степном да лесном приволье.

Увы, Великоград, при всем его величии, больше не вызывал восхищения и детского восторга, от которого замирало в свое время сердце. Столица Руси стала всего лишь местом службы, и на красоты великого города Добрыня перестал обращать внимание. Мало того, ему все чаще хотелось вырваться из бело-золотой клетки на волю, снова выйти ночью в поле с конем, но не домой вернуться, а махнуть куда глаза глядят, оставив позади дворцовую духоту, интриги и нестерпимо, до того, что скулы сводило, надоевшее однообразие…

Нынешнее поручение показалось боярину настоящим даром судьбы. Словно та прочла самые сокровенные думы – и на них откликнулась. Оно подоспело тем более вовремя, что в столице объявился Алёша, чьим обществом Добрыня невольно тяготился. Да, старая распря разрешилась миром, они вновь друг другу кланялись и даже разговаривали, но – всегда подчеркнуто вежливо и отстраненно. Меж богатырями высилась непреодолимая стена: разбереди неловко прошлое – и полетят искры. От былой дружбы не осталось и следа, и в дворцовых галереях они старательно обходили друг друга стороной.

Добрыня невольно потер костяшки правого кулака. Воспоминания об Алёше тут же напомнили и о Настеньке… Любимой жене, поленице, красавице, оставившей ратное дело ради тихого семейного счастья… Кто же знал, что жизнь щедро плеснет в мед горького полынного настоя?

Тоска по жене сжала сердце. Он все еще любил ее, истово и по-мальчишески жарко. Каждый раз, глядя в огромные синие глаза, тонул в них, забывая обо всех горестях и печалях. Каждый раз, обнимая тонкую талию жены, чувствуя тепло податливого гибкого тела, ему хотелось забыться в ее объятиях и провести остаток жизни вот так, в обнимку с ненаглядной… Да только разум мешал чувствам… Сейчас, конечно, легче, но давняя заноза, засевшая в душе, по-прежнему не давала покоя.

Уезжая с посольством, он чувствовал Настенькину тоску и все понимал. Жена и так мужа редко видит со всеми его дворцовыми трудами и заботами, а теперь – и того хуже. Он опять в дороге, на сей раз – по государственной надобности, ей же придется сидеть в столичной усадьбе под присмотром свекрови и ждать, занимаясь обрыдшими домашними делами… Наверное, Настасьюшка тоже чувствует себя заточенной в клетке. Дорогой, богатой, но темнице…

Зеленые глаза Добрыни потемнели, и всегда чуявший хозяйскую тоску Бурушко недовольно захрапел.

– Прости, дружок, – пробормотал воевода, коря себя за то, что своими думами испортил настроение даже коню. Недаром же говорят, что домашние мысли в дорогу не годятся. – Хочешь, пошустрее пойдем?

Ответом было радостное ржанье, но едва они сорвались с места, как из-за поворота показались Василий с Иваном. Остальные ратники разъезда, надо думать, остались впереди. Бурушко разочарованно хрюкнул: сообразил, что скачку отменяют, а новости прибывают.

– Впереди деревня! – крикнул безусый Иван Дубрович, даже не доехав.

– Большая? – уточнил Добрыня.

– Не слишком. Колокольни нет. Поля да огороды окрест. Мы возле околицы проехали, местные аж из штанов повыпрыгивали, зазывали к себе. Странные какие-то, пуганые, что ли? Разбираться, что там да как, не стал – решил доложить.

Добрыня оглянулся на повозку, чуть подумал и решил:

– Заедем. Припасы пополним. И воды надо добрать, а то леса скоро кончатся, а дальше Бастыльное поле – ни рек, ни колодцев. Тракт расширится, быстрее пойдем, отдыхать будет уже недосуг.

– Будет сделано. – Иван, лихо и круто развернув коня, помчался по дороге к своим.

Василий по-молодецки свистнул ратникам, что охраняли повозку, и, махнув рукой, зычно крикнул: «Не отставайте, ходу давайте!» – после чего пристроился рядом с Добрыней.

– Жара сегодня навалится, – сообщил он очевидное, ослабляя ворот рубахи под кольчугой. – Уже который день, прям напасть. Запаримся в броне-то… Может, в баньку в деревне сходим, хоть помоемся?

– Так, – согласно кивнул Добрыня, задумчиво поглаживая русую бороду.