Благословение имени. Взыскуя лица Твоего

Богоборчество присутствует и в совести, которая есть образ богопознания. Совесть обнаруживает себя, когда две части нашего существа, словно два соперника, наносят чувствительные удары друг другу. Связь между ними настолько тесна, что их невозможно расчленить. Но где здесь человек, а где тот ночной Посетитель? Первый одерживает верх и расширяет границы возможного, которое становится более вместительным или более сообразным с «веком сим», но эта победа ему оказывается не нужна. Одерживает верх «Некто», и тогда наша совесть выступает в роли обвинителя, становится «судьей неподкупным» (св. Иоанн Златоуст) или «кающимся судьей» (Альбер Камю). И тогда нас будит вопрос: Кто Ты, борющийся со мной? И почему, несмотря на рану, которую Ты мне наносишь, я не хочу, чтобы Ты оставил меня? Почему я не могу жить без Твоего благословения?

Открой мне Твое имя

За вопрошанием об имени стоит требование, которое Иаков словно не решается высказать: «Открой мне Твое лицо». Открой сейчас, немедленно, пока я борюсь с Тобою. Но имя, которое он узнает, лицо, которое увидит, может быть, откроются лишь там, где Ты будешь повсюду. Теперь же, во время борьбы, он изо всех сил старается припомнить и то и другое, ибо имя он где-то слышал и когда-то видел лицо. Однако уже в первом поколении после Адама познание Бога – в имени и лице – словно ушло в неразмыкаемую тень, стало как будто внешней и отстраненной силой, «свернувшейся» в заповедях, четких, жестких, не подлежащих обсуждению. Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим. Не делай себе кумира. Не произноси имени Господа, Бога твоего напрасно. Не убивай…

Но закон, естественный или дарованный сверху, есть только раковина, несущая в себе изначальное Слово. После Воплощения оно заговорит прямо, от лица к лицу, из глубины к сердцу. До того, как стать зовом и обетованием, возвестившим о себе из пылающего куста, Господь откроется в радуге глазам Ноя, станет голосом, столь непререкаемо заговорившим в Аврааме, возглавит лестницу Ангелов, представшую в видении Иакову, и наконец явится ему же ночным загадочным Противоборцем. Ни в коей мере не подвергая сомнению физическую реальность этих откровений, мы можем толковать их и как внутренние события, которые некогда совершились и продолжают происходить внутри человеческой природы, сотворенной – стоит ли напоминать об этом? – по образу и подобию

Божию. В этой череде откровений вырисовывается таинственный путь к воплощению Слова, просветившего всякого человека, вписанного в его сердце, наделившего его свободой слышать его или быть глухим, повиноваться ему или вступить с ним в борьбу. Мы сами определяем границы участия Бога в нашем существовании. Однако закон – или тот Гость, Который часто является к нам без спросу, – также обладает свободой нарушать эти границы, переходить их, чтобы вступать с нами в борьбу, как Безымянный Иакова. Не такую ли борьбу, происходящую анонимно, в ночи духа имеет в виду и ап. Павел, когда говорит о тех, кто не знает закона: Ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую

(Рим. 2, 14-15).

Закон – это не просто «остывший кратер», откуда некогда изверглось раскаленное слово Господне, и не «пересохший канал» (Карл Барт), в незапамятные времена заполненный живой водой, ибо там, где Бог однажды прошел, Он остается. Закон – скорее Его первая остановка в человеке, святилище, где все еще требуются жертвы. Закон прячет себя, открываясь, являет свою мощь, отступая в тень. Он есть поврежденный состав бедра у Иакова или жало в плоть

(2 Кор. 12, 7) апостола Павла, та рана, от которой мы не хотим исцелиться. Ибо только благодаря ей мы суть те, кто мы есть. Закон – источник очищения, он причиняет нам ту боль, которая возникает на пороге будущего века, перед его судилищем, когда… Бог будет судить тайные дела человеков через Иисуса Христа (Рим. 2, 16).

Св. Иоанн Златоуст уподобляет совесть чувству стыда, которое испытывал нагой человек перед Господом в раю. Но не заложена ли в этом чувстве некая связь, соединяющая их? Разве Царство Божие уготовано лишь для прилично одетых, твердой походкой прошедших по земле людей, которые никогда не стыдились Бога, не вступали в борьбу с Ним, не слышали Его голоса?