Блаженство по Августину

Наверняка половина наших слушателей мало что поймет архаично по-гречески, тогда как остальные не сразу сообразят что к чему классично по-латыни. Вот они и примутся вплоть до полудня наперебой объяснять друг другу неясные места и строчки под неусыпным присмотром Небридия с его уместными ироничными комментариями.

Тем временем выздоравливающему Аврелию позволительно поспать, чуток вздремнуть… Или того оптимальнее, самому чего-нибудь этакое умственное написать, сочинить? И книга третья трактата «О прекрасном и соответственном» ждет-пождет своего часа.

При всем том особого духовного расположения к творчеству он в то рассветное утро не ощущал. Кое-какие две-три свежие, в оригинале и генесисе, мысли безусловно найдутся, но ведь их еще требуется изложить письменно, привести в удобочитаемый облик. Между тем интересно послушать, как его любимые до изнеможения ученики станут составлять риторские многоречивые парафразы, перелагая в расширенную ритмическую латинскую прозу краткие стихотворные метры Эмпедокла и Тита о природе вещей.

Да и общая соответствующая тема намеченных на сегодня занятий, заранее сформулированная Аврелием, предполагает интереснейшую дискуссию и оживленную полемику, если ученикам предстоит ответить на два вопроса. Как-то: способствует ли древняя и современная натурфилософия ниспровержению ложных богов? И насколько успешно она развенчивает суеверное языческое многобожие и многобесие?

Небридий же с нейтральной, но ответственной стороны самостоятельно определит, кому отстаивать данную основополагающую гипотезу в рамках риторической катаскевы-утверждения, а кому ее вещественно критиковать, развивая анаскеву-отрицание. К религиозной теогонической тематике он весьма пристрастен и сумеет по достоинству оценить глобальную и орбитальную постановку архипроблемы учителем.

Тут профессор Аврелий еще немного подумал и оставил эту подготовленную схему занятий до лучших или до худших будущих времен, — в зависимости с какой исторической точки зрения на них посмотреть. Ведь не все так плохо, как кажется в душевной и телесной слабости? Можно ведь потрудиться, а от здоровья нисколько не убудет, коль скоро самолично провести настоящий урок. Значительнее того, без личного присутствия, как ни думай, не обойтись, и давно под стать заготовлена соответствующая нынешнему горестному положению профессорских дел оригинальная латинская контроверсия Апулея Мадаврского.

Известно: не только во «Флоридах» наш знаменитый нумидийский соотечественник упоминал Протагора из Абдеры, того самого древнего софиста, полемически заявлявшего, будто человек есть мера всех вещей, включая существующие, потому что они существуют, а не существующие, что они не существуют. При всем при том тот же Протагор софистически сомневался в языческих богах, о которых он не может знать, есть ли они, нет ли их, ибо слишком многое препятствует такому знанию, — и вопрос, мол, темен и людская жизнь коротка.

Намного яснее предстает судебная коллизия, произошедшая с самим этим софистом, о чем нам рассказывает достославный Лукий Апулей. Кое-какая актуальность и связь эпох в ней по настоящее время присутствуют и просматриваются.

Итак, софист Протагор, по словам Апулея, человек обширнейших и разносторонних знаний, отличавшийся среди изобретателей риторики сущим красноречием, согражданин и сверстник известного натурфилософа Демокрита, у которого он, говорят, заимствовал свое учение целиком — этот самый Протагор назначил некоему ученику Эватлу непомерно высокую плату за обучение, однако, с одним необдуманным условием. Эватл лишь в том случае обязывался уплатить деньги учителю, если выиграет свое первое дело в суде.

Черeз некоторое время Эватл, грек от природы изворотливый и хитрый, с легкостью изучив всемерные способы вызывать у судей жалость, всяческие эристические ловушки, какие противные стороны ставят одна одной, научившись, всевозможным словесным уловкам, решает, что с него достаточно, он уже знает все, чего хотел знать, прощается с Протагором. Затем он начинает отлынивать от выполнения договора, ловко измышляет отсрочку за отсрочкой, водит учителя за нос, отказываясь в течение долгих месяцев ни взять на себя ведение какого-либо дела, ни уплатить долг.

Наконец, разгневанный Протагор вызывает бессовестного ловкача в суд, где докладывает об условии, на каком он принял Эватла в число учеников. Причем многоученый профессор делает вывод в форме софистической дилеммы.

— Коли я выиграю, — заявляет софист, — тебе, мой прижимистый Эватл, придется отдать мне плату по приговору суда, а если выиграешь ты, все равно придется тебе развязывать мошну. Все в соответствии с нашим соглашением: ведь тогда окажется, что ты выиграл это вот первое дело в суде.

Таким образом, выиграв, ты подпадаешь под действие договора, проиграв, — под действие приговора.

Тем не менее Эватл постарался опровергнуть Протагора. Недаром он был среди его лучших учеников и вывернул шиворот-навыворот профессорскую дилемму.