Блек. Маркиза д'Эскоман

— Не извиняйтесь, сударь, — сказал Лувиль, — напротив, вы точны, как солнечные часы; впрочем, ожидая вас, мы не теряли даром времени: мы отыскали поляну, будто нарочно созданную, чтобы перерезать на ней друг другу горло. Ровная линия тополей, окружающих ее, возможно, послужит дополнительным ориентиром для оружия этих господ, что увеличит вероятность смертельного исхода этой встречи; но, поскольку, в конце концов, они пришли сюда не для того, чтобы бросать друг в друга косточки от вишни, и поскольку это лучшее из того, что мы видели, надеюсь, вы одобрите наш выбор.

Господин Шалье поклонился в знак согласия, но, когда он наклонился, все увидели Анри, стоявшего за его спиной и протягивавшего руку шевалье.

Грасьен заметил своего брата и побледнел как мертвец; но он не сказал ему ни слова.

Небольшая группа в полном молчании отправилась на поляну, о которой говорил Лувиль.

— Ах, мой бедный друг, — говорил шевалье, обращаясь к Анри д’Эльбену, — мне поистине больно видеть вас здесь.

— Не думайте больше об этом, — ответил Анри, — думайте о себе. Давайте поговорим о вас.

— О! Вот это совершенно ни к чему! — заметил шевалье. — Черт возьми! Вы мне собираетесь оказать чрезвычайно плохую услугу, сами того не подозревая. Напротив не будем говорить обо мне и как можно меньше будем думать об этом. Послушайте, вам, дорогой друг, я могу признаться, что я вовсе не храбрец или, точнее, мне удается сохранять бравый вид лишь постольку, поскольку я думаю не о предстоящем мне сейчас деле, а совсем о другом, и только что, когда взгляд мой упал на эти футляры из зеленой саржи, где хранятся пистолеты, один из которых через десять минут уложит меня, возможно, на траву, по мне прошла какая-то зловещая дрожь… Ах, дорогой мой Анри, у меня в Шартре такая прелестная комната, пропитанная насквозь благоуханным ароматом роз, которые цветут под моим окном, что я потихоньку говорю себе: как бы я сейчас хотел быть там, вместо того чтобы быть здесь. Но еще раз повторяю, черт возьми, не будем думать об этом; только не забудьте о моих наказах относительно Терезы.

— Будьте спокойны.

— Вы мне это обещаете?

— Разве должен я вам обещать то, что послужит бальзамом для моего сердца?

— А, — слегка побледнел шевалье, — похоже, мы пришли. Мне кажется, что место действительно выбрано превосходно. Решительно, лейтенант Лувиль в этом разбирается лучше, чем в том, как травить собак, не правда ли, Блек?

Секунданты остановились; из футляров в зеленой сарже были вынуты пистолеты, заставившие вздрогнуть шевалье де ла Гравери; г-н Шалье и один из секундантов Грасьена стали их заряжать.

В это время Грасьен сделал знак г-ну де ла Гравери подойти к группе секундантов; затем, избегая смотреть на своего брата, он сказал:

— Господа, я был жестоко оскорблен господином де ла Гравери; честь мундира, который я ношу, требует удовлетворения; однако между нами слишком большая разница в возрасте, и, если только он согласен объявить, что сожалеет о том, что поддался приступу гнева, я удовлетворюсь его извинениями, хотя уже довольно поздно делать подобные заявления.

— Я принесу вам эти извинения, сударь, я стану на коленях просить у вас прощения, — отвечал шевалье, — я паду лбом в грязь и буду просить вас со слезами на глазах простить меня, если вы в свою очередь захотите признать вину, допущенную вами по отношению к Терезе де ла Гравери, моей дочери, и искупить ее, женившись на ней.

— Ну вот еще! — произнес лейтенант Лувиль.

— Тише, сударь! — сказал Анри д’Эльбен, поспешно схватив молодого человека за руку. — Тише! До сих пор ваше вмешательство имело весьма роковые последствия для этих двух людей, чтобы вы продолжали так вести себя и здесь, где оно не только опасно, но еще и неуместно.

Потом он обратился к Грасьену:

— Отвечайте, брат мой. На предложение, сделанное вам, отвечать должны вы сами, а не посторонние.

— Мне нечего ответить, — сказал Грасьен.

— Подумайте!

— Я молчу именно потому, что думаю об этом. Если я здесь, на поле поединка, приму условия шевалье, скажут, что я испугался.

С этими словами он вежливо, но сухо поклонился, и шевалье вместе с Анри отошли в сторону.

Шалье и Лувиль отмерили тридцать шагов, причем Шалье старался, чтобы они были как можно длиннее; сломанной веткой обозначили границы, до которых могли дойти противники, сближаясь друг с другом; затем приготовились вручить им оружие.

— Господа, — сказал Анри, — клянетесь ли вы вашей честью, что пистолеты незнакомы противнику господина де ла Гравери?

— Клянемся честью, — ответили оба офицера.

Один из них добавил:

— Я лично взял их напрокат у Лепажа.

— Это двуствольные пистолеты? — спросил Анри.

— Нет, сударь.

— Благодарю. Этого достаточно, — сказал Анри.

Пистолеты были вручены противникам.

Те разошлись по своим местам.

Блек последовал за шевалье и прижался к нему; шевалье мог чувствовать его тепло: он поблагодарил его признательным взглядом.

— Сударь, — обратился к нему Лувиль, — отошлите вашу собаку.

— Моя собака меня не покинет, сударь, — ответил шевалье.

— А если ее убьют?