Блек. Маркиза д'Эскоман

Нотариус придерживался того мнения, что нужно ковать железо, пока оно горячо, и тут же предложил своему клиенту выгодную партию с сорока пятью тысячами ливров ренты. Это показалось маркизу столь заманчивым, что после такого вступления нотариуса он незамедлительно остановил его и заявил о своей готовности принять миллион, не взглянув даже на руки той, которая этот миллион ему приносит.

Господин д’Эскоман поистине родился в рубашке: у той женщины, что принесла ему миллион, руки были хорошенькие, белые, тонкие и аристократичные. Принадлежали они последнему цветку, распустившемуся на древе превосходного семейства из Блезуа. Невесте было восемнадцать лет; она была прелестна и получила безукоризненное воспитание; более того, она была сиротой, что удваивало ценность ее миллиона в глазах жениха, ибо он, таким образом, видел себя защищенным от нудного надзора сварливых и ревнивых родителей супруги.

Спустя несколько дней после сделанного нотариусом г-на д’Эскомана предложения молодые люди были представлены друг другу, и через два месяца ухаживаний — они дорого обошлись главным образом легкомысленным привычкам маркиза д’Эскомана — он обвенчался с мадемуазель де Нантёй в церкви святого Петра в Шатодёне.

В подобного рода браках по расчету, называемых подходящими — крайне неудачно, по нашему мнению, ибо последнее, чем интересуются в таких случаях, это подходят ли будущие супруги друг другу, — почти всегда присутствует взаимное безразличие, если только не обоюдная неприязнь.

Но не таким был этот только что заключенный союз. В ответ на глубокое равнодушие г-на д’Эскомана к своей супруге Эмма — так нарекли мадемуазель де Нантёй при крещении — принесла ему искреннюю любовь, готовую на всяческие жертвы и полную самоотверженность.

Молоденьким светским барышням свойственно испытывать симпатии и вынашивать надежды, но, что бы там ни говорили, они редко идут дальше этого; еще реже строгость полученного ими воспитания дает время развиться в их сердце страсти. Несомненно, что за те несколько лет, которые отделяют детство от замужества, девушки переживают много неудержимых порывов, испытывают много затаенных желаний, но положение, уготованное для них обществом, столь четко и столь резко обозначено, что немногие из них позволяют себе проявлять каким-либо образом свои тайные чувства, и почти все они не желают слушать биение собственных сердец. Совсем мало среди них таких, что не пребывают в сомнениях, когда от них требуется решимость, чтобы забыть свой долг; они много мечтают, но мало действуют и скорее полагают, что любят, чем любят на самом деле. Так они переходят от одной мечты к другой, и их душа, всегда исполненная желаний, но всегда мечущаяся, продолжает свой воздушный полет, напоминая при этом те белые шелковистые паутинки, которые ветерок нежно носит ранней осенью по небесной лазури и которым всегда недостает основательности, чтобы закрепиться на земле.

Воспитанная в монастыре, Эмма имела представление о будущем муже лишь по своим грезам пансионерки. И когда ее опекун, после того как ему нанес визит нотариус, представил ей жениха, девушке он показался воплощением ее самых заветных надежд, и, усмотрев в этом прямое вмешательство Провидения в ее судьбу, она возблагодарила Бога с той горячностью нежных душ, что мало-помалу заставляет ведомые ими тела видеть Создателя в создании и смешивать в одном и том же культе предмет любви и почитаемого ими Бога.

Небывалые, незнакомые, необычные ощущения, испытанные Эммой при виде ее будущего мужа, ощущения тем более сладостные, что они прежде были ей совершенно неизвестны, способствовали, словно магнетический ток, этому переходу от склонности к любви.

Чувства оказывают особенное влияние на любовь именно тогда, когда тот, на кого они направлены, менее всего догадывается об их существовании и их действии.

И уже по тому, как Эмма произносила, говоря о своем женихе, "мой прекрасный Рауль", можно было понять, несмотря на чистоту, искренность, невинность ее чувств, что, помимо воли целомудренной девушки, есть нечто чувственное в расцвете такой непорочности. Ощущалось, что в этой любви, которая вскоре должна была быть освящена браком, участвовали не только сердце, не только душа; здесь усматривалась еще и рука демона плоти, бросившего свою тень на зарю великой любви, и угадывалось то, что здравомыслящие люди называли "ослеплением мадемуазель де Нантёй", так что она не избежала и предостережений относительно ее будущей судьбы.

Мы умолчим об анонимных письмах и советах, в которых она могла заподозрить искренность; и тех и других в подобных случаях бывает тем больше, чем меньше городок. Мы скажем лишь одно: желание стать маркизой д’Эскоман было у бедной девушки столь настоятельно, что она не поддалась не только анонимным письмам и сердечным советам, но и еще настоятельным, поистине материнским уговорам женщины, имевшей на нее самое большое влияние, — старой гувернантки, своими заботами и своей самоотверженностью мало-помалу заменившей девушке преждевременно умершую мать.

Звали эту гувернантку Сюзанна Мотте.