Блик

Но он не может. На ее пальце его кольцо. Это она сидит на троне рядом с ним, она держит его под руку, когда они приезжают в город. Мне этого не дано.

Он – царь, но его царица не я.

Малина оглядывается, замечая все изменения в комнате, все, что теперь покрыто золотом. Интересно, что она думает обо всех этих вещах, сменивших цвет?

После смерти ее отца Мидаса нарекли Золотым царем. Он, безусловно, достоин и этого титула. Замок преображается постепенно, комната за комнатой. С каждым днем его поверхность сияет все сильнее.

Порой Мидас все хочет позолотить, потому что ему нравится блеск чистого золота. Как те растения в атриуме, которые теперь вечны и неизменны. Смелое свидетельство его богатства, не требующее лишних слов.

Но оно годится не для всего. Разумеется, на кроватях из чистого золота спать неудобно. Так что чаще всего преобразуется сам материал, стеклянным чашам придается нужный тон, гибкая нить покрывается золотом, золотятся деревянные рамы – и все это от одного прикосновения.

– Ничего, – наконец отвечает Малина, ее голос становится жестким.

– Ничего? – нахмурившись, спрашивает Мидас, его красивое загорелое лицо мрачнеет. – Хайбелл выглядит как никогда лучше. Когда я закончу, замок станет таким блестящим, что никто и не вспомнит, каким он был раньше.

Если бы я сейчас не смотрела на Малину, то упустила бы, как ее лицо исказила гримаса боли на долю секунды, на одно мгновение, а в следующее исчезла. Но я заметила.

Это меня удивляет, ведь холодная царица, кроме превосходства, чувств никогда не проявляет.

Малина сглатывает, тонкая шейка подрагивает, а потом царица кладет ложку на салфетку.

– Похоже, суп мне сегодня противопоказан, – заявляет она. – Думаю, все-таки я пойду в свои покои.

– Хочешь, я тебя провожу? – спрашивает Мидас.

– Нет, спасибо.

Ничего не могу с собой поделать – с губ срывается вздох облегчения, взгляд становится ярче от того, что больше не придется терпеть бремя ее общества.

Но мне следовало лучше скрывать свои чувства, не отзываться так, потому что Малина все видит. Она прищуривается, и меня морозит колкий холод.

Я тут же принимаю любезный, сдержанный вид, но уже слишком поздно. Сделанного не воротишь.

Когда Малина встает, слуга бросается к столу, чтобы отодвинуть для нее стул. Она останавливается рядом с Мидасом, положив ему на плечо призрачно-бледную руку. Под кремовой, как фарфор, кожей виднеются голубые вены, когда она теребит короткие пряди его волос.

– Сегодня ночью ты меня навестишь? – понизив голос, спрашивает она.