Блюз Сонни: Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах

Но никого не звали, мы не давали им опомниться, обнимали и закрывали рот поцелуями. Валериано тоже пользовался успехом у женщин, наверное, привлекал его инфантильный, добродушный вид, не внушавший опасений. Через несколько минут в гримуборной устанавливалась непринужденная атмосфера; девушки продолжали натягивать трико в крупную сеточку и легкие пачки с блестками, словно нас и нет, как они это делали в предыдущий вечер в присутствии других поклонников. Валериано тут же находил себе занятие, — брался чинить замок сумочки или застежку ожерелья; балеринки, как зачарованные, смотрели на его руки, словно он — волшебник. После представления выходили вместе.

— Куда прикажете? Мы к вашим услугам! — говорил Оресте.

— Тогда в Оперу.

— Отлично!

Наша машина наполнялась раскатами смеха, запахом грошовых духов, в нее погружали заячьи шубки и серебряные туфельки. Затем начинался шепот, а в паузах — поцелуи. Валериано сидел за рулем, но и он не был в накладе, его соседка распалялась от всего, что слышала за спиной, и непрестанно наклонялась к нему — целоваться.

Иногда наши избранницы надевали свои самые нарядные вечерние платья, и мы отправлялись в ближайший крупный город или на живописное курортное побережье — в казино. Оресте обуревал азарт, он уверял, что знает «счастливые» цифры, ставил огромные суммы на самые невероятные комбинации. Наши партнерши волновались, влажными глазами следили за игрой и, когда шарик останавливался перед ячейкой рулетки, обмахивались платочками.

Порой на меня нападало смутное желание подольше не расставаться с очередной подружкой. Я разглядывал ее, как правило, немолодое лицо, гладил волосы с редкими проблесками седины, у меня сжималось сердце при мысли, что через два-три дня я ее больше не увижу. Мне хотелось то излиться самому, то узнать побольше о ней: кто она, откуда, кого раньше любила. Я задавал себе вопрос, происходит ли то же самое с Оресте, и настороженно следил за ним. Он и девушек постоянно вовлекал в странные авантюры. Однажды ночью в каком-то городке он утащил со стройки деревянную лестницу, и мы, словно акробаты, с опасностью для жизни влезли по ней в окно недостроенного здания, и расписали стенки, воспользовавшись малярными кистями и банкой с краской, оставленными как будто специально для нас. На третий-четвертый день знакомства мы начинали разжигать любопытство своих партнерш, обещая научить некой тайной игре.

— Какой?

— Сейчас не скажу, а то пропадет весь смак…

Мы заранее оплачивали счет в гостинице, загодя собирали чемоданы и погружали их в машину. Среди ночи, по условному сигналу мы вставали.

— Ты куда? — спросонок говорила подружка.

— Приготовить игру, помнишь?

— Да ну ее! Иди лучше ко мне!

— Ну что ты… Это займет всего минутку.

Она засыпала, и мы потихоньку одевались. На следующее утро каждая находила на тумбочке записку: «Вот тебе и игра. Начинают ее вместе, а кончают врозь. Сейчас я уже далеко. Прощай! Спасибо за все». Один-единственный раз моя подружка заподозрила недоброе, выглянула при лунном свете в окно. Она ничего не сказала, только не сводила с меня глаз, пока машина не отъехала.

— Я больше не участвую в этой игре, — предупредил я Оресте.

— Почему? — удивился он.

— Неужели тебе нравится сбегать вот так, украдкой… не попрощавшись?

— Для них же лучше. Мы вносим в их жизнь элемент неожиданности.

Я не был в этом уверен, хотя в устах Оресте любая мысль звучала убедительно. Он настаивал, смеялся, в его глазах цвета дегтя поблескивали золотистые искорки, он говорил, что реальность не существует, каждый сам себе сочиняет сказку. Мол, балеринки и акробатки всего-навсего прекрасные мимолетные образы, промелькнувшие на нашей цветной кинопленке. Весь мир — сплошной мираж, в нем нет ничего истинного и серьезного, чем стоит дорожить.

— Ты разглядывал слайды? — допытывался он.

— Конечно.

— Пробовал долго смотреть один и тот же? Наступает момент, когда кадр приедается, хочется сменить его, невольно нажимаешь кнопку — продвинуть слайд. Мне нужно все время менять диапозитив, понял?

Я кивал, и наши побеги от партнерш продолжались. Мы сочинили десятки песен и исполняли их вечерами перед восторженной публикой. Только взбалмошность Оресте мешала нам разбогатеть, да мы об этом и не помышляли. Меня тревожило совсем другое. Я чувствовал, что годы уходят, время летит так же стремительно, как мы переезжаем из одного города в другой. И сам я не личность, а фикция, нет у меня ни корней, ни собственной сущности.

Однажды в сентябре мы попали в город, где уже были. Это случалось редко. Иногда Оресте прокручивал кадр назад — посмотреть уже знакомый диапозитив. Мы назвали свои фамилии безупречному портье в ливрее с галунами, и у меня возникло ощущение, что я уже видел этого человека, и гостиница мне знакома. Услышав мою фамилию, он невозмутимо сообщил:

— Аурелио Климентис, для вас есть письмо.

— Не может быть.

— И тем не менее это так. Оно лежит здесь в ящике уже несколько лет.