Ближние соседи

Первые же разрывы над головами, вопли и стоны раненых, брызжущая кровь внесли в ряды бегущих к русским окопам сумятицу. Движение вперёд резко замедлилось, многие остановились, а кто-то начал пятиться и даже поворачивать назад. Однако японские офицеры криками и палками быстро навели порядок и направили часть солдат против артиллеристов.

Короткими перебежками, несмотря на потери, те добрались до высотки, и вокруг пушек закипела рукопашная схватка. У артиллеристов были револьверы и тесаки, кто-то сумел ими воспользоваться, но в основном дрались по-русски – кулаками. Перевес, однако, был на стороне японцев, и уже было ясно, чем всё закончится, но тут наконец-то из-за берёзовой рощицы, невозмутимо шелестящей листвой в тылу батареи, вырвалась казачья лава, и картина схватки резко изменилась: японцы всей массой устремились обратно, к своим окопам, но мало кто до них добрался – большинство сложили головы под клинками казаков.

Фёдор Саяпин нашёл Василия среди трупов на огневой позиции. Тот умирал от штыковой раны в грудь. Фёдор вынес его на ровное место, подложил под голову свёрнутую шинель, склонил повинно голову:

– Прости, друг, не по своей воле опоздал.

Он не кривил душой. Конную группу задержал приказ командира дивизии, перебрасывающий казаков на другой участок фронта. Всего несколько минут раздумывал есаул Саяпин, как поступить – уводить группу и дать погибнуть артиллеристам или нарушить приказ с риском лишиться погон, а то и головы, – и эти минуты унесли лучшего друга.

Душа его была переполнена болью, непроизвольные слёзы текли по щекам, по бороде, он взывал к Богу, прося сохранить жизнь Василия, но всё было напрасно. Вагранов дышал тяжело, с хрипами, с каждым выдохом из раны выхлюпывалась кровь, она струйками стекала по суконной груди френча, унося жизненные силы. Фёдор понимал, что жить осталось другу всего ничего.

– Чё я могу для тебя сделать? – в третий или четвёртый раз спрашивал он и не получал ответа: Василий смотрел в небо, в его блестящих, как стекло, глазах отражались сгущавшиеся кучевые облака, предвещая грозу.

Фёдор думал, что перед другом сейчас открываются все завихрения жизни – так, говорят, должно быть перед смертью, – но он ошибался. Василий и верно, увидел прошлое, но только один момент – смерть матери. Они тогда гуляли по аллее вдоль берега Ангары, в Иркутске, из кустов вышла какая-то тётка с ружьём и выстрелила в маму. Почти в упор. Мама даже не вскрикнула. Просто упала. А тётка скрылась. Всё покрылось туманом, потом из этого тумана опять вынырнули они с мамой на аллее, и убийство повторилось. Что это значит? Почему? Может быть, предстоит встреча с мамой, которую он совсем не помнил, наверное, потому, что потом появилась другая мама, ласковая, весёлая, а с ней – братишка Сёмка?.. Только умерла она, когда рожала Митю… Мама!.. А как же Цзинь и Сяопин?

Василий вздрогнул всем телом и прохрипел:

– Жене скажи… в Харбине… Бульварный проспект… дом Чурина… третий этаж… – Скосил глаза на Фёдора, добавил: – Прощай… – И выдохнул остатки жизни.

И вот теперь Фёдор выполнял последнюю волю погибшего: звонил в его квартиру.

Дверь открыла миловидная китаянка в ярко-оранжевом ципао, расшитом по подолу фазанами. Из-за неё выглянула головка малыша в золотистых кудряшках.

Фёдор вспомнил маленького Кузю и невольно присел, чтобы заглянуть в весёлые чёрные глазёнки. Сделал строгое лицо и подмигнул мальчугану, тот в ответ зажмурился, но тут же снова распахнул оказавшиеся круглыми и совсем не узкими серо-зелёные глаза и со звонким, каким-то колокольчатым смехом умчался в глубину квартиры.

Фёдор ждал, что хозяйка спросит: «Вам кого?» – но она молчала.

Дальше сидеть на корточках было тяжело и неудобно, Фёдор поднялся и оказался лицом к лицу с Ван Цзинь.

– Здравствуйте, Фёдор Кузьмич, – тихо сказала она и посторонилась, пропуская его внутрь. И добавила, даже не спрашивая, а утверждая: – У вас плохие вести.

– С чего ты взяла? – смутился есаул, став столбом посреди прихожей. Однако под печальным взглядом бывшей невесты сына смутился ещё больше и кивнул: – Плохие, Цзинь.

– Раздевайтесь, проходите, – тускло сказала она и пошла по коридору в глубину квартиры. – Я приготовлю чай.

Фёдор снял портупею с шашкой и револьвером в кобуре, подумал и снял чекмень, оставшись в форменной рубахе без ремня; обмахнул ладонями галифе (на улице шёл дождь) и прошёл в большую комнату, служившую гостиной. Осмотрелся: белые тюлевые шторы на двух окнах, между ними – тумбочка с граммофоном и отделением для пластинок, двухместный диванчик на гнутых ножках, кожаное кресло, возле него – электрический светильник на высокой стойке с китайским шёлковым абажуром, такие, кажется, называются торшерами; в центре комнаты – круглый стол, накрытый шёлковой, вышитой кривыми деревьями и птицами, скатертью, вокруг него – шесть стульев с мягкими спинками.

«Нескудно жил инженер Вагранов», – подумал Фёдор и вздрогнул: горькое слово – жил!