Блокада. Книга 5

«В самом деле, – подумал Звягинцев, – откуда Кировский завод достает уголь? Ведь по Ладоге уголь в Ленинград вряд ли перебрасывают, машины перевозят продовольствие».

– Не знаю, Иван Максимович, – сказал он. – Очевидно, довоенные запасы еще остались?

– Из довоенных запасов, парень, у людей только души остались, – сумрачно ответил Королев. – А уголь этот кировцы в порту собирают. Не уголь, а пыль угольную. Ходят в порт, снег лопатами разгребают и из-под снега собирают крошку, пыль, действительно довоенную. В ведра, в корзины. Из пыли этой, из крошки брикеты делают. Прессуют. Вот этот самый Савельев, который тебя днем водил, сейчас в порту с комсомольцами рыскает… Хорошо, что сейчас хоть тихо. А то под обстрелом собирать приходится. Немец снаряды кидает и из Стрельны, и из Петергофа, и хрен его знает откуда еще. Бьет, а они собирают. И не все оттуда возвращаются… Так что ты поэкономней.

Звягинцев снова посмотрел на угольные брикеты, уже другими глазами.

– А ты что не спишь, Иван Максимович? – спросил он глухо.

– Не идет сон, парень, – тихо ответил Королев. – Сил нет спать.

– Вот и спи, чтобы сил набраться.

– Со сном у дистрофиков плохо. Сам спи. В девять собрание.

В комнате было тепло. Впервые с тех пор, как Звягинцев покинул блиндаж Федюнинского, он ощутил блаженное чувство тепла. Холодно было в машине. Холодно на Ладоге. Холодно было в Смольном. Холодно в цехах. И только сейчас Звягинцев почувствовал, что согревается.

Он стянул с ног валенки, размотал портянки, потом снял гимнастерку и бриджи и лег в постель.

Тяжелые думы овладели Звягинцевым. Когда он получил задание от штаба ВОГа, у него не было ни малейшего сомнения в том, что сумеет его выполнить. То, что он увидел и услышал на собрании партийного актива, укрепило эту уверенность.

Но факты, страшные факты, с которыми он столкнулся на заводе, постепенно подтачивали эту убежденность…

Звягинцев умел многое: финская кампания и месяцы этой войны не прошли для него даром. Он смог построить в срок укрепления на выделенном ему Лужском участке. Научился командовать людьми в бою. Поднимал бойцов в атаку, когда огонь пулеметов прижимал их к земле. Знал, как заставить преодолеть чувство страха. Он уже многое знал и многому научился…

Но как поднять рабочих Кировского завода, готовых – он не сомневался в этом ни минуты – пожертвовать всем, даже жизнью, во имя спасения своего завода, своего родного города, но не имеющих физических – именно физических – сил, чтобы это совершить, Звягинцев не знал.

– Спишь, майор? – услышал он голос Королева.

– Нет. Не сплю…

– Тогда… расскажи что-нибудь.

– Рассказать? – недоуменно переспросил Звягинцев. – Что рассказать?

– Ну… что-нибудь… Как там… на фронтах? Ты человек военный, больше нашего знаешь…

И Звягинцев понял, чего ждет Королев, что ему необходимо. Понял, что должен дать ему то, что хоть в какой-то мере могло заменить хлеб, которого не было, топливо, которое собирали по крупицам, погасшим электрический свет…

– На нашем фронте, Иван Максимович, – сказал Звягинцев, приподнимаясь на локте, – я имею в виду пятьдесят четвертую, готовится наступление. Погоним немцев от Волхова. А потом восстановим сообщение между Тихвином и Волховом, и тогда доставка продовольствия в Ленинград сразу возрастет в несколько раз.

– А… Москва? Не знаешь?..

– Москва?..

Звягинцеву захотелось рассказать Ивану Максимовичу то, что он недавно услышал от его брата, полковника Королева, сообщить, что под Москвой наши войска ведут наступление, но он сдержался.

В штабе 54-й ему не раз доводилось слышать разговоры, что наступление немцев под Москвой выдохлось. Это говорили и в начале ноября, и особенно после речи Сталина на торжественном заседании и его выступления с трибуны Мавзолея, когда слова Верховного, что Германия продержится еще полгода, самое большее «годик», были восприняты как подтверждение того, что у нас уже накоплено достаточно сил и оружия, чтобы погнать врага вспять… Но проходили дни, а слухи о новом продвижении врага к Москве гасили вспыхнувшие в душах людей надежды.

Нет, Звягинцев боялся сказать что-либо определенное о положении под Москвой.

И Королев, очевидно, понял причину его молчания.

– Что ж, – твердо сказал он, – наша совесть чиста. Ленинградская совесть. Мы дали Москве все, что могли. Танки дали, пушки, мины… И будем давать…

– Не только это, – взволнованно сказал Звягинцев, – главное – мы армии немецкие здесь сковали.

Он помолчал, потом тихо, с явным сомнением в голосе произнес:

– Иван Максимович, скажи по совести, как ты думаешь, удастся завтра поднять людей на строительство? Честно скажи!

– Все, что в силах рабочих, они сделают. Но сил-то… сил нет, – угрюмо ответил Королев и, обрывая себя, добавил: – Ладно, майор, давай спать.

Звягинцев повернулся на бок, лицом к печке. Но сон не шел и не шел. Он смотрел на тлеющие угли, потом перевел взгляд на аккуратно сложенные брикеты, представил себе людей, разгребающих снег. И среди них того парня – Савельева. И недавний разговор с ним вновь зазвучал в ушах.

Часы… Суровцев… Вера, Вера, Вера!..