Блондинка. Том I

Итак, Гарриет и Ирина исчезли из жизни Нормы Джин, словно их никогда и не было. Отец Ирины по-прежнему считался без вести пропавшим. Очевидно, уже никто никогда не найдет могилы, где покоятся его косточки. А может, японцы отрезали ему голову? И порой Норма Джин представляла себе следующую сцену. Представляла со всей ясностью и отчетливостью, как будто то происходило в соседней комнате. А может, ей просто снился сон, и она, точно в тумане, видела, как Гарриет купает свою малышку в кипящей воде и бедняжка кричит от боли и страха, и спасти ее совершенно некому, кроме Нормы Джин. И вот Норма Джин бросается на помощь, бежит по длинному коридору без дверей, пытается найти ту комнату, где происходит сейчас самое страшное, но все бесполезно. И она скрипит зубами от отчаяния и ярости.

Тут Норма Джин всегда просыпалась. С трудом поднималась с постели и тащилась в тесную комнатушку, что служила ванной. Щелкала выключателем, над головой вспыхивал ослепительный, режущий глаза свет. И, вся дрожа от страха, забиралась в ванну. Зубы ее выбивали дробь, кожа мгновенно покрывалась мурашками в горячей воде. Именно там, в ванной, обнаружил ее однажды Баки в шесть часов утра. Подхватил мускулистыми руками, вытащил из воды и отнес в спальню. И все бы ничего, но видели бы вы, как она на меня смотрела!.. Зрачки расширенные, страшные, как у животного какого. Наверное, не надо было ее трогать.

12

— Ладно, это все в прошлом. А мы должны жить настоящим.

День, которого так боялась Норма Джин, настал. Она была почти к нему готова.

Баки сказал, что сегодня, прямо с утра, пошел и записался в морской торговый флот. И еще сообщил, что, по всей вероятности, через шесть недель они отплывают. Кажется, в Австралию, так он, во всяком случае, думал. Япония скоро капитулирует, а там и войне конец. Он уже давно хотел записаться в армию, и она это знала.

И еще Баки сказал, что это вовсе не означает, будто бы он не любит ее. Совсем наоборот, он ее любит, просто безумно. И это вовсе не значит, что он с ней несчастлив. Напротив, он безмерно счастлив. Счастливее просто не бывает.Но это вовсе не значит, что вся их жизнь должна быть сплошным медовым месяцем.

Тебе выпало жить в определенный отрезок истории. И если ты мужчина, то должен исполнить свой долг. Послужить своей стране.

Черт, Баки прекрасно понимал, как банально все это звучит. Но говорил правду, именно так он понимал и чувствовал.

Он видел, как болезненно исказилось лицо Нормы Джин. А глаза наполнились слезами. И Баки ощутил легкий приступ дурноты и в то же время — торжество. Да, он ликовал! Он сделал это, он уезжает; он почти уже свободен! Наконец-то он избавится от Нормы Джин, от Мишен-Хиллз, где прожил всю свою жизнь, от родственников, вечно дышащих ему в спину, от завода, где был прикован к конвейеру, от кислой вони, пропитавшей зал для бальзамирования. Никогда и мысли не было закончить свои дни каким-то там бальзамировщиком! Кто угодно, только не я!..

Норма Джин удивила относительно сдержанной реакцией. Лишь протянула грустно:

— О, Баки!.. О, Папочка, я все понимаю.

Он сгреб ее в объятия, крепко прижал к себе, и тут вдруг оба они заплакали. И это Баки Глейзер, который в жизни своей никогда не плакал!.. Даже когда, еще будучи школьником, сломал лодыжку на футбольном поле. И они опустились на колени на неровный линолеумный пол кухни, который Норма Джин так тщательно мыла и скребла, и стали молиться. Затем Баки помог Норме Джин подняться, подхватил на руки и отнес заливающуюся слезами в спальню. А она крепко-крепко обнимала его за шею. Так прошел первый день.

Он здорово вымотался во время ночной смены и сразу провалился в глубокий сон. Но от этого сна его пробудили неуклюжие детские пальчики, робко поглаживающие его пенис. Ему снился странный сон: какой-то ребенок смеялся над ним, и на лице этого ребенка было написано отвращение. И только тут Баки заметил, что на нем одна футболка, а зад голый, ничем не прикрыт, и находятся они где-то в общественном месте, где полно людей и все на них смотрят. И Баки оттолкнул этого ребенка, вырвался от него и только тут с удивлением обнаружил рядом в темноте Норму Джин. Тихонько посапывая и вздыхая, она поглаживала и подергивала Большую Штуковину, потом вдруг перекинула через его бедро теплую ляжку, навалилась и стала тереться о него животом и пахом, тихонько постанывая: О, Папочка, Папочка!..