Эйми Семпл Макферсон умерла! Умерла основательница Международной евангелистской церкви Лос-Анджелеса, куда восемнадцать лет назад бабушка Делла отнесла крестить свою внучку Норму Джин. Та самая Эйми Семпл Макферсон, которую уже давно упрекали в мошенничестве, уверяли, что ей удалось сколотить состояние в несколько миллионов долларов, обманывая и обирая своих прихожан. Эйми Семпл Макферсон, чье имя было теперь опозорено, являлась в свое время одной из наиболее почитаемых и знаменитых женщин Америки. Эйми Семпл Макферсон совершила самоубийство! Во рту у Нормы Джин пересохло. Она стояла на троллейбусной остановке, газетные строки плыли перед глазами.
— Но ведь ты
Глейзеры пребывали в полном смятении. Глейзеры выражали крайнее неодобрение. Норма Джин закрыла глаза и живо представила себе гипнотически однообразную череду дней на кухне свекрови, среди сверкающих кастрюль и сковородок, безупречно чистого линолеумного пола, густых запахов, исходящих от кипящих супов, овощных гуляшей, жареного мяса, выпечки. И эта постоянная усыпляющая болтовня, этот голос пожилой женщины.
Она закрыла глаза и увидела девушку, которая моет посуду, — на губах улыбка, руки по локоть в мутной мыльной воде. Та же девушка сосредоточенно и тоже с улыбкой чистит ковры в гостиной и столовой, запихивает охапки грязного белья в стиральную машину, что стоит в пропахшем сыростью подвале; та же девушка с неизменной улыбкой помогает миссис Глейзер развешивать белье во дворе, потом снимать это белье с веревок и гладить его, потом складывать и убирать в комоды, чуланы и на полки. Та же девушка в милом накрахмаленном платьице, шляпке и белых перчатках, в туфлях на высоких каблуках, но без шелковых чулок, аккуратно и осторожно рисует карандашом для бровей «швы» на икрах, чтобы казалось, что она в чулках, которые так трудно, почти невозможно раздобыть сейчас, в военное время. И идет в церковь вместе со своими родственниками со стороны мужа, а их, этих родственников, жуть как много. Глейзеры.
— Но я же не ваша дочь. Я сейчас вообще ничья не дочь.
И однако же она продолжала носить кольца. И искренне считала, что должна сохранять верность мужу.
И несмотря на то что жила она одна в своей меблированной комнате в Бёрбанке, в отвратительном грязном и людном доме, где приходилось делить ванную еще с двумя девушками; несмотря на то что поселилась она в новом незнакомом месте, где никого не знала и где никто не знал ее, Норма Джин порой ловила себя на том, что смеется — громким, счастливым беззаботным смехом. Она свободна! Она одна. Впервые в жизни она по-настоящему одна. И уже больше не сирота. Не брошенный ребенок. Не чья-то там дочь, невестка или жена. И это казалось ей неизведанной прежде роскошью. И еще почему-то немного попахивало воровством.
Теперь она