Яркие огни погасли, измятую малиновую драпировку небрежно свернули и бросили на полку, туда, где были свалены рулоны непроявленной пленки. Норме Джин хотелось одного — поскорее уйти от Отто. Выйти из состояния сонного оцепенения, в котором она пребывала под ослепительным светом софитов и видела черепообразное лицо фотографа, так и пожиравшего ее глазами. И вожделение, которое светилось в этом взгляде, относилось не к ней. И счастье, звеневшее в его возбужденном голосе, относилось тоже не к ней.
Ей следует признать тот факт, что раздевалась она в студии Отто Эсе исключительно ради денег. Ей просто позарез нужны были эти деньги, тем более что как раз в этот уик-энд она собиралась навестить Глэдис в больнице. И еще она разделась донага и так унизилась в надежде, что если Отто Эсе увидит ее обнаженной, увидит ее прекрасное молодое тело и прекрасное молодое тоскующее лицо, то не в силах будет устоять и полюбит ее, как втайне любил все эти три года, что они были знакомы. А что, если Отто Эсе импотент, подумала вдруг Норма Джин? Только в Голливуде ей довелось узнать, что это такое,
Теперь она была полностью одета. И стояла в босоножках на среднем каблучке.
Придирчиво оглядела себя в маленьком зеркальце, затуманенном желтоватой пудрой, в котором ее голубые глаза плавали как рыбки. «Я все еще
И засмеялась низким горловым смехом. Она разбогатела, на пятьдесят долларов… Может, неудачи, преследовавшие ее на протяжении нескольких месяцев, теперь отступят? Может, это знак свыше?.. Но кто узнает? Ведь «календарные» снимки строго анонимны. Мистер Шинн надеялся устроить ей прослушивание на студии «Метро-Голдвин-Майер».
Она улыбнулась в зажатое в ладони маленькое круглое зеркальце.
— Ты была просто великолепна, детка! Фан-тастика!
Она со щелчком закрыла пудреницу и опустила ее в сумочку.
Теперь она репетировала, как будет выходить из студии Отто. С достоинством. Должно быть, сейчас Отто прибирается, или наливает себе стаканчик рома, или же приготовил два стаканчика рома, отметить событие. Таков был извечный ритуал, хотя он знал, что Норма Джин не пьет и уж тем более не будет пить в такой ранний час. А потому он опрокинет второй стаканчик сам и подмигнет ей. А она улыбнется ему в ответ и махнет рукой: «Спасибо, Отто! Ну, я побежала». И выбежит из студии прежде, чем он успеет возразить. Потому что он уже дал ей эти самые пятьдесят долларов, и они лежат у нее в кошельке. И она уже подписала бланк.
Но тут Отто окликнул ее гнусаво и протяжно:
— Эй, Норма Джин, милочка! Давай выходи. Хочу познакомить тебя с одним моим другом. Старый товарищ, можно сказать, фронтовой… Касс.
Норма Джин вышла из-за китайской ширмы и с удивлением воззрилась на незнакомца, стоявшего рядом с Отто Эсе. То был совсем молодой парнишка с густыми темными волосами и глазами цвета ягод терновника. Он был ростом значительно ниже Отто и крепко сложен. Стройный, но сильный, широкоплечий, возможно, танцор или гимнаст. Застенчиво улыбаясь, смотрел он на Норму Джин. И она сразу поняла, что нравится ему. Самый красивый парень, которого когда-либо видела Норма Джин. Не считая кино, разумеется.
Возлюбленный
Потому, что мы уже знали друг друга.
Потому, что он смотрел на меня этими чудесными немного печальными и ищущими глазами, в которых так и светилась душа. Смотрел со снимка на стене в той давней квартире Глэдис.
Потому, что он сказал, едва увидев меня:
Потому, что он был мальчик, а не мужчина, хотя лет ему было ровно столько же, сколько и мне.
Потому, что он увидел перед собой не бродяжку, не шлюху, не ходячую насмешку по имени «Мэрилин Монро». Но одинокую и полную надежд на лучшее молодую девушку Норму Джин.
Потому, что он тоже был обречен.
Потому, что в этой обреченности было столько поэзии!
Потому, что я сразу поняла: он будет любить меня, как никогда не сможет и не будет любить Отто Эсе.
Потому, что он будет любить меня, как никогда не мог и не любил ни один мужчина на свете.
Потому, что он будет любить меня, как брат. Как близнец.
Всей своей душой.
Прослушивание