Блондинка. Том II

Проблема состояла в том, что он вовсе не перестал любить свою жену. Он не принадлежал к числу мужчин, легкомысленно относившихся к браку. А таковые составляли большинство его здешних знакомых и приятелей. И среди них были даже мужчины его поколения, из благополучных и крепких, ориентированных на семейные ценности еврейских семей, подобных его собственной. Ему были омерзительны бездумные и неразборчивые интрижки и похождения сатира Перлмана; ему было противно, что Перлмана так легко прощают женщины, с которыми он поступал столь скверным образом. Как ни странно, но Макс входил в число любимчиков даже его собственной, привлекательной, но уже далеко не молодой жены.

Драматург еще ни разу не изменял своей Эстер.

Даже после быстрого восхождения к успеху и славе в 1948-м. Когда, к своему изумлению, недоумению и растерянности, он вдруг обнаружил, что женщины начали проявлять к нему весьма активный интерес. Особенно интеллектуалки, социалистки с Манхэтгена, разведенки, даже жены некоторых из его театральных друзей. В университетах, куда его приглашали читать лекции, в провинциальных театрах, где ставились и шли его пьесы, всегда находились такие женщины — умные, живые, привлекательные, культурные, еврейки и нееврейки, ученые дамы, просто образованные женщины, жены процветающих бизнесменов, многие из них пожилые, у которых от умиления при виде гения всегда увлажнялись глаза. Возможно, и его тоже тянуло к этим женщинам — просто от скуки и чувства одиночества, но он ни разу не изменил Эстер. В нем всегда было живо несколько мрачноватое осознание чувства долга. И раз он никогда еще не изменял жене, это должно что-нибудь для нее да значить?..

Моя драгоценная верность! Что за лицемерие!..

Итак, он не перестал любить Эстер и, несмотря на ее гнев и раздражение, верил, что и она по-прежнему любит его. Однако оба они уже давно не испытывали физического тяготения друг к другу. Даже просто интереса не испытывали! Вот уже несколько лет. Драматург жил, целиком погруженный в свои мысли, и окружающие часто казались ему какими-то нереальными существами. И чем более близким был этот человек, тем нереальнее казался. Жена, дети… Теперь уже взрослые дети. Взрослые и успевшие отдалиться от него дети. И жена, на которую он — и это в буквальном смысле слова! — иногда, даже разговаривая с ней, просто не смотрел. («Скучал по мне?» «Конечно». «Да. Сразу видно».)

Вся жизнь Драматурга и весь ее смысл состояли только из слов. Тщательно и болезненно подбираемых слов. А когда он не печатал эти слова быстро порхающими по клавиатуре портативной машинки «Оливетти» двумя пальцами, то жизнь его состояла из встреч с продюсерами, режиссерами и актерами, из читок пьес, прослушиваний, репетиций и прогонов (кульминацией всего этого являлись генеральные репетиции). Жизнь состояла также из предварительных рецензий, премьер и рецензий на эти премьеры — хорошие рецензии и не очень, хорошие сборы и не очень, награды и разочарования; и диаграмма всего этого представляла бы непрерывную кривую, напоминающую спуск горнолыжника по незнакомой трассе, — изгибы, петляния, скалы, вырастающие из-под снега.

И чтобы вынести, справиться, надо было родиться для этой сумасшедшей жизни. И еще получать от нее удовольствие, сколь бы изматывающей она ни была. Но если ты не рожден для подобной бешеной жизни, если испытываешь от нее лишь изнурение, усталость и пустоту, то постепенно ее смысл исчезает, и ты не чувствуешь уже ничего.

Драматургу никогда не хотелось жениться на актрисе, писательнице или женщине с творческими амбициями. А потому он женился на красивой энергичной и добродушной молодой женщине равного себе происхождения, окончившей Колумбийский педагогический колледж. Когда они поженились, Эстер преподавала математику в средней школе, но делала это без особого энтузиазма; ей не терпелось выйти замуж и завести детей. Все это было еще в начале тридцатых, давным-давно. Теперь же Драматург стал знаменит, а Эстер превратилась в супругу знаменитости, из разряда тех, про которых сторонние наблюдатели говорят: Но почему? Что он в ней нашел? Хоть убейте, не понимаю!На разных светских сборищах и вечеринках Драматург с женой появлялись хоть и вместе, но держались отдельно, не слишком охотно вступали в разговор, лишь изредка поглядывали друг на друга и улыбались. И будь они незнакомы, ни один из общих друзей никогда бы не представил их друг другу.

И никакой трагедии из этого никто не делал! То была, как казалось Драматургу, обычная, нормальная жизнь. Ведь жизнь — это вам не драма на сцене.