Он, будучи отцом, знал, что ребенок может войти в твою жизнь и расколоть ее надвое и тебе уже никогда не испытать ощущения цельности. Он, будучи мужчиной, знал, что ребенок может вторгнуться в самый счастливый брак и непоправимо изменить, если не полностью разрушить и его, и любовь между мужчиной и женщиной. Он, прожив в браке не одно десятилетие, уже понял, что в отцовстве нет никакой романтики. Да и в материнстве, пожалуй, тоже. Это есть лишь продолжение твоей жизни. Будучи родителем, ты все равно остаешься собой, лишь добавляется еще одна, часто тяжелая, просто непосильная ноша. Ему хотелось целовать трепещущие веки этой прелестной молодой женщины, кажущейся такой волшебно притягательной, подвижной и изменчивой, словно ртуть. Хотелось сказать: «Да, конечно, я люблю тебя. Мою Магду. Мою Норму Джин. Разве может мужчина не любить тебя? Но я не могу, не имею права…»
Блондинка Актриса возразила:
— Когда я была младенцем, мы с мамой были как бы одним целым. А когда стала маленькой девочкой… знаешь, нам порой даже не надо было говорить. Мы молча обменивались мыслями, она посылала мне свои, и я все улавливала и понимала, почти все. И поэтому никогда не была одинока. Вот какого рода любовь может существовать между матерью и ребенком. Она заставляет тебя выйти за пределы своего «я», но при этом она вполне
Драматург и сам недоумевал — почему.
— Потому, что он будет похож на своего отца, вот почему! А его отец… о, это будет человек, которого я просто обожаю. Замечательный, умный, талантливый мужчина! Я ведь не стану влюбляться в кого попало, верно? — Блондинка Актриса тихонько усмехнулась. — Большинство мужчин, они мне просто не
Тут они рассмеялись уже оба. Драматургу было почти больно — так он хотел эту женщину. И вдруг он услышал собственный голос:
— Ты будешь просто чудесной матерью, дорогая. Ты — прирожденная мать.
Почему, зачем он говорит все это! Снова импровизированная сцена, и машина вышла из-под контроля, он потерял управление, и некому схватиться и вывернуть руль.
Вождение в пьяном виде…
Блондинка Актриса поцеловала его в губы — легонько, но невероятно сексуально. Волна бешеного, неукротимого, почти болезненного желания так и прокатилась по всему его телу.
И он снова услышал свой голос, тихий и нежный:
— Спасибо тебе. Моя милая, моя дорогая!
Под «нами» подразумевались и сам он, и Макс Перлман. И вообще все нью-йоркское театральное сообщество. Блондинка Актриса приехала сюда, как паломник к святыням, с намерением целиком посвятить себя искусству.
Принести себя в жертву искусству.
Драматургу оставалось только надеяться, что она явилась сюда не с целью принести себя в жертву ему.