Блудное художество

– Да Бог с вами, Гаврила Павлович, - отвечал смущенный такой прямотой Архаров. - И не из таких хвороб выкарабкиваются, доктор Воробьев мне сказывал…

– Доктор ваш Воробьев кричать на меня изволил, как баба на торгу, добра желая.

– Да, он таков.

– А потому кричал, что помочь бессилен. Николай Петрович, я прошу вас исполнить некую комиссию.

Захаров достал из-под подушки толстый и длинный кошель. Удалось это не сразу, и движения были для него мучительны.

– Не сочтите за труд, откройте нижний ящик, - сказал он, показывая на туалетный столик. - Вытащите его вовсе. Переверните вверх дном… да не смущайтесь, люди уберут…

Архаров высыпал на ковер превеликое множество мелочей, перевернул ящик и увидел приспособленный снизу к его дну большой конверт из толстой коричневой бумаги - такая была в ходу и в полицейской конторе.

– Там купчая на домишко, - продолжал Захаров. - Будьте любезны, отвезите деньги и купчую к метреске моей, Фаншете. А на словах передайте, что иных подарков пусть не ждет. Более попросить некого, тут же родне моей донесут, а в вас я, сударь, уверен. Сколько-то она на эти деньги сумеет прожить, а из дома на Ильинке ей придется съехать, он лишь по август месяц оплачен. Жаль, вольную я горничной ее, Агашке, дать не успел, не догадался. Может, успею.

Архаров молча смотрел на больное, худое, пожелтевшее, измученное лицо былого красавца и щеголя, остроумца и вольтерьянца. Захаров и точно умирал. Утешать было бы нелепо.

Вспомнились объяснения Матвея насчет шпанской мушки. Средство, дающее выносливость и стойкость в амурных поединках, ударяло по почкам, по мочевому пузырю - а сражаться с его воспалением, особливо когда больное тело столь старое и изношенное, для доктора - большая морока. Положение, когда избавиться от жидкости невозможно без помощи, для Захарова должно было быть унизительно. Однако он знал, чем завершится страстный роман с Дунькой, знал - и пил проклятое снадобье, желая, видно, до смертного часа не отпускать красавицу, иметь ее своей…

Архаров сунул конверт в широкий карман кафтана, в другой карман положил кошель. После чего подтащил кресло поближе к кровати и сел - прочно сел, широко раздвинув колени и упершись в них кулаками. Поза была отнюдь не светская - так ведь он себя галантным кавалером и не считал.

Изъясняться в дружеской привязанности к отставному сенатору Архаров не стал - хороша дружба… Но он положил себе просидеть с больным столько, сколько получится, пока не помешают доктора или домашние. Отнюдь не от чрезмерной чувствительности - а просто было у него ощущение некого долга. Захаров всегда к нему хорошо относился, помог устроить ловушку на французских шулеров, да и с картинами тоже - вел себя безупречно. Когда-то ведь и Архарову придется помирать - и неплохо бы, чтобы вместо квохчущей родни, уже норовящей разгадать тайну завещания, пришел посидеть рядом спокойный и многое понимающий без слов человек.

Возможно, Захаров все понял и смирился с присутствием спокойного понимающего человека.

– Каково картины мои развесили? - спросил он.

– Их сиятельство Елизавета Васильевна много помогла, - ответил Архаров. - Дамам сие искусство от природы дадено, а мне невдомек, что с чем сочетать.

– Однако ж у себя в полицейской конторе вы все верно сочетаете, - любезно заметил Захаров. - Не слышно ли чего о сервизе мадам Дюбарри?

Тут же вспомнилась чета Матюшкиных. Архаров с подозрением посмотрел на Гаврилу Павловича. И тут же вспомнил - да ведь собеседник уже вряд ли может кому-либо разболтать историю с третью сервиза, а Матюшкины, сдается, не из того теста слеплены, чтобы ездить по домам, где имеются умирающие. Опять же - Захарову развлечение.

Обер-полицмейтер взял да и рассказал, как отыскали пропажу в подвале развалин Гранатного двора, как ее оставили на прежнем месте, как Марфа прислала золотую сухарницу, как в доме фальшивого полицейского были найдены четыре ложки.

Ему удалось отвлечь отставного сенатора от неприятных ощущений, да к тому же, рассказывая, он мог заново оценить и сопоставить все обстоятельства.

– И что - точно ли редкостной красоты художество? - спросил Гаврила Павлович.

– Знал бы, что вам любопытно, - хоть сухарницу привез бы показать. До сих пор такой красивой посуды я не видал. Полировка замечательная. А прочее так и лежит в подвале, и люди мои за тем подвалом присматривают.

– Стало быть, ощущение, будто часть сервиза на блюдечке поднесли? - спросил Захаров. - А навел вас на те развалины некий кавалер де Берни? Нанявшийся служить домашним учителем к отставному полковнику Шитову? Ох, сударь, плетется тут знатная интрига! Коли бы шулер из притона просто пошел в домашние учителя, пережидая опасное для себя время, то еще бы полбеды. Сей шулер - француз, и то, что он как-то связан с сервизом мадам Дюбарри, внушает мне опасение…

– Какое? - прямо спросил Архаров.

– Следите ли вы, сударь, за политическими новостями? Нет? А я слежу. По старой памяти…

– Не до того, право, - буркнул Архаров. - Да и затруднительно.