Блуждающая реальность

Одиночество – великое проклятие, висящее над писателем. Было время, когда я написал подряд двенадцать романов и четырнадцать рассказов – все от одиночества. Это заменяло мне общение. Наконец одиночество стало так велико, что я и писать бросил; оставил тогдашнюю жену и тогдашних детей и отправился в великое путешествие. Путь мой окончился тусовкой фэндома округа Залива, и на некоторое время одиночеству пришел конец. Но однажды поздно ночью оно вернулось. Теперь я знаю: от него не уйти. Это плата за двадцать три романа и сотню рассказов. Никто не виноват. Просто так устроена жизнь.

Мать присылает мне журнальные и газетные вырезки о том, что успокоительные, которые я принимаю, наносят необратимый ущерб мозгу. Так проявляет свою материнскую любовь. Мило, правда?

Под ЛСД я видел яркие цвета, особенно алые и розовые: сияют они, как Сам Бог. Может быть, это и есть Бог? Он есть цвет? Что ж, на этот раз мне не пришлось умирать, попадать в ад, мучиться там, а потом смертью Христа на кресте обретать вечное спасение. Как я сказал Дж. Дж. Ньюкому[61], когда был чист от веществ: «Не возражаю после смерти снова пройти Страшный Суд, но надеюсь, что долго он не продлится». Под ЛСД можно провести 1,96, а может, и 2,08 вечности.

За пятнадцать лет профессиональной работы я не начал писать ни на йоту лучше. Первый мой рассказ, «Рууг», ничем не хуже – а может, и лучше – тех пяти, что я написал в прошлом месяце. Странно – ведь за эти годы я много узнал о писательском ремесле… да и знания жизни у меня прибавилось. Быть может, каждому дается ограниченное число оригинальных идей: используешь их все – и баста. Тебе, как старому бейсболисту, на поле больше делать нечего. Впрочем, в пользу моих книг скажу одно – надеюсь, это правда: я оригинален (когда не копирую сам себя). Больше не пишу «как Сирил Корнблат» или «как А. Э. Ван Вогт». Но и не могу больше валить на них свои ошибки.

Один английский издатель попросил меня написать рекламный отзыв к сборнику рассказов. В нашей стране отзывы обычно пишет кто-то другой, и чаще всего тот, кто книгу не читал. Может, стоило бы начать так: «Серые скучные истории…» Хотя, наверное, лучше не надо.

На этом закончу свои мысли.

Симпозиум двух Биллов. Ответы на анкету «Вопросник для профессиональных авторов и редакторов фантастики»

(1969)

Вопрос 1: По какой причине или причинам Вы предпочитаете научную фантастику другим разновидностям литературы?

Ее читатели не опутаны предрассудками среднего класса и готовы прислушиваться к подлинно новым идеям. В фантастике меньше внимания к голому стилю, больше к содержанию – как и должно быть. Фантастика – мужской жанр, так что в нем не требуется обязательный хеппи-энд, в отличие от жанров прозы, в которых преобладают женщины. Это одна из немногих ветвей серьезной художественной литературы, в которой большую роль играет юмор (и это делает фантастику, как пьесы Шекспира, более полной). Будучи одним из старейших прозаических жанров, известных западному читателю, фантастика заключает в себе некоторые самые древние, возвышенные и смелые мечты, идеи, порывы, на которые способен мыслящий человек. В сущности, это самый широкий жанр, допускающий огромный диапазон самых дерзких экспериментов. Никакие идеи нельзя исключить из фантастики – ей принадлежит все.

Вопрос 2: Что Вы считаете raison d’être[62], главной ценностью научной фантастики?

Предлагать в художественной форме новые идеи, слишком сложные или слишком расплывчатые для того, чтобы говорить о них как о научных фактах (например, псионику). А также идеи, которые не являются научными фактами и никогда ими не будут, но интересны как предположения – иными словами, возможные или альтернативные научные системы. Мировоззрения, в которые мы не можем «верить», но которые нас интересуют (как, например, интересует средневековое мировоззрение, хотя мы просто не можем больше принимать его за «истину»). Таким образом, помимо того мировоззрения, которого мы придерживаемся в жизни, фантастика предлагает нам множество разных «что, если»; размышления об этих возможностях придают гибкость нашему уму; мы приобретаем способность смотреть на иные точки зрения как на равные нашим.

Вопрос 3: Как Вы оцениваете взаимоотношения между фантастикой и «большой» литературой?