Боевые потери

Отбив орочье мясо (нас они, чудаки, орками называли), нам стали задавать стандартные вопросы: «Имена? Название части? Расположение? Состав? Расположение штаба? Вооружение?». Это не шутки, от наших ответов зависели жизни наших товарищей – это я хорошо понимал, назови я, например, где находится штаб, так по нему сразу же ракетой вдарят, поэтому я молчал, харкал кровью, терпел побои и молчал. Дима и Саша тоже не подкачали, держались, своих не сдали. Два часа, два века, допроса прошли, и нас отвели в камеру, а напоследок один из палачей, старший из них, пообещал:

– Будете и дальше молчать на органы пустим.

Оказалось, что в первый раз не пытали, а гладили – предварительные ласки. Вечером нас погнали в пыточную опять – но теперь нас сопровождали не шестеро, а всего двое, а значит, и пинали нас в три раза меньше. Ну здесь с нами уж церемониться не стали, в ход пошли инструменты. Я не видел, что там демоны вытворяли с Димой и Сашей – они были закрыты от меня спинами их мучителей, – я только видел, как их ноги дёргаются, да и мне, если честно, было уже не до чего, когда меня, для начала, взбодрили током. Оголённые провода прямо от розетки да мне на руки, на ноги, на грудь, в пах. Электричество меня хватало, грызло, выжигало все мысли, заменяло собой мир. Меня так резко забирала в себя искра, что я откусил себе кончик языка… Отпустило. Сквозь шум в ушах, сквозь треск и вой, я услышал:

– Говорить будешь, мразь?

Это мне, это я «мразь». Я открыл рот, надул слюнявый пузырь и отрицательно покачал головой. Игры с током для меня закончились, началась пытка сталью. Мой палач с лицом безумного арлекина – свою маску он снял, чтобы дышать было легче, тяжелая это работа – людей пытать, – подкатил к креслу тележку, взял длинную иглу на пластмассовой ручке и, показав её мне, приблизив к самым глазам так, что я за своё зрение испугался, вонзил мне её в колено – попал куда-то в сустав. Крика я сдержать не мог, это такая острая стреляющая боль, что если молчать, то разрыв сердца обеспечен. Садист впихнул мне иглу в сочленение хрящей и не спешил вынимать, а поворачивал её, елозил, расшатывал сустав. Я так вопил и раскачивал кресло, что казалось вот-вот и вырву его с железным корнем из бетонного поля – и не вырвал, вырвало меня – вонючей горечью, чёрной желчью.

– Говори, сука е*аная, твоё имя? Какая часть, часть какая? Где твой штаб? – орал мне палач в ухо, надрывался и продолжал колоть.

Потом мне что-то вкололи и стало совсем нехорошо: накатывало асфальтовым катком на сознание, плющило, выдавливало душевный ливер, так невозможно, что если бы были свободны руки, то сразу в петлю. Мне продолжали задавать одни и те же вопросы, но не мои ответы их интересовали, а мои муки – нормальные люди таким паскудным ремеслом заниматься не станут. Снимали с кресла меня бандеровцы вдвоём – мой палач позвал охранника, – стоять на ногах я не мог, и никакие пинки не могли меня заставить идти до камеры своим ходом. Я был как варёный, и вот когда меня отстёгивали с кресла, а потом стаскивали, вот тут и выпал мне шанс. Я, когда меня пытались первый раз вздёрнуть, поставить на ноги, приподнялся и завалился вперёд и на бок, попал пятернёй в тележку, ну и упал лицом вперёд. Мне никак нельзя было терять сознание, потеряй я его и всё – неизбежная мучительная смерть. Пришлось терпеть то, что терпеть было невозможно, мной вытерли весь коридор от пыточной и до камеры. И только когда меня кинули в душную тесноту тюрьмы, я отключился. Своего я добился.

Моего пробуждения ждали плохие новости – ребята не выдержали пытки. Саша и Дима рассказали всё, о чём знали. Первым пытки огнём не выдержал Саша, а за ним, последовав его примеру, заговорил и Дима.

– Плохо, парни, – сказал я, когда узнал о их слабости.

– А ты, что же, ничего не сказал? – спросил Саша.

– Пока ничего, эхе-хе, – я, кряхтя, встал – левая нога почти не гнулась, колено опухло. – Я ведь ни какой-то там герой бесстрашный, просто помнил, что мои слова могут убить… убить наших, русских мужиков, понимаете?

– Да они дислокацию, наверняка, уже сменили, – предположил Дима. Смотреть на него было страшно: лицо синее, опухло, глаза щёлочки, на трех пальцах правой руки не хватает ногтей, а мясо сочится розово-прозрачной сукровицей.

– А если не сменили? Двое суток прошло всего. Может быть, они нас ждут ещё.

– Ну это навряд ли. Мы на связь-то не выходили, – сказал Дима.

– Нас уже списали, – поддакнул Саша.

– У-у, парни, так мы далеко зайдём. – Если сейчас их не одёрнуть, то, действительно, договориться они могут до чего угодно, свою слабость оправдывая, а от неё, этой слабости проклятой, до предательства всего один шаг. – Думаю, кончат нас при любом раскладе. Пытать будут пока не сдохнем; что им не расскажи, всё будет мало. Пленные им сейчас ни к чему, они наступают, до Москвы 200 километров, если только в подручные к ним не пойти.

– Ты что, с ума сошёл? – возмутился Дима.

– Да, друг, ты уж чего-то не того, – обиженно, как малый ребёнок, проканючил Саша.

Вот этого мне было и нужно, они маленько разозлились, теперь готовы слушать.