Бог играет в кости (СИ)

Наконец, вымотанный, я упал лицом в песок и затих. В мыслях мелькали различные способы покончить с собой… Выломать решетку в нашей камере и ухнуть вниз. Или прямо сейчас вскочить, рвануть на стену, и, не останавливаясь, полететь… Отказаться от еды? Броситься на охранников, не оставив им выбора?

Немного успокоившись, перевернулся на спину и стал смотреть в небо. Звезды гасли одна за другой, восток наливался огнем… О! Теперь я точно знаю, где восток! И что это даст?

Поразительно, как быстро человек может перейти от мыслей о самоубийстве к планам спасения! Стоило показаться краешку солнца, как душа воспряла, побуждая тело жить дальше.

А ведь и правда… Умер — значит, проиграл. Проиграть я всегда успею, нужно постараться выиграть.

…Вопреки ожиданиям, отвели меня не в камеру, а куда-то вниз, под землю. Лестница вырублена в скале, всё окутано душными парами нефти.

На стенах, в железных кольцах, горят факелы. От них идет черный дым, совсем такой же, как тогда, когда я ползал по канату… Они используют сырую нефть? Интересно… Может, где-то недалеко — месторождение? Там должны быть люди, связь… Я как-то слышал, что многие нефтяные скважины охраняют русские наемники… Что это может дать?

За размышлениями не заметил, где оказался. Пришел в себя, оказавшись в темной комнате. Прохлада. Сырость. Не то, что в нашей с Кидальчиком душегубке наверху башни…

За эту ночь я иссяк. Устал и морально и физически, и не хотел больше гадать, что меня ждет.

У стены — человек в маске. Катает по столу небольшой шарик, накрывая его попеременно одним из трех стаканчиков. Знаменитая игра в «наперстки»… Никогда не пробовал. Сел на пол, напротив, и стал наблюдать.

Всё в полной тишине, только шарик еле слышно катится по столу. Человек переставляет стаканчики так быстро, что не уследить за руками. Но что характерно: и закрыв глаза, я знаю, где находится шарик. Даже когда он ловко прыгает в ладонь катале…

Я сжал дрейдл в кармане. Почувствовал его тепло, древние, сглаженные грани, провел кончиками пальцев по изгибам букв… Еврейские значения я не запомнил, но немецкие были просты, как дважды два: всё, ничего, половина и ставь. А я ведь никогда не проигрывал… Кости просто не дают такой возможности. Даже в домино есть костяшка «пусто». А на кубиках меньшее значение — единица. Один — больше чем ноль. Значит, используя кубики, я просто не мог проиграть. Никогда…

Стараясь ничем не выказать своего возбуждения, я молча ткнул пальцем в стаканчик. Шарик был там. Еще раз: бинго. Еще… Тем временем, другой рукой, я поворачивал дрейдл каждый раз новой гранью. Вот, на четвертый раз, я ткнул пальцем… Пусто! Пусто, черт побери! Постаравшись запомнить на ощупь очертания буквы, я принялся экспериментировать.

Угадал процентов тридцать из ста… Не слишком высокий результат — чего я и добивался. Приятно было сидеть и играть, а не висеть над пропастью… Что дальше?

Блэк-Джек, Орлянка… Словом, всё, где есть место случаю. Я не напрягался. Побеждал, проигрывал… Задачи то усложнялись, то становились совсем простыми — не заметил никакой системы.

Под вечер, сонный и усталый, приплелся в камеру. Засыпая, понял, что Кидальчика нет…

Сон слетел, я заметался по комнате. Выглянул в окно, просунув голову меж прутьев решетки… Пустота. Небо начинает темнеть, видны первые звезды…

Промучившись еще какое-то время, уснул. Днем камера превращалась в раскаленную душегубку — солнце било в упор, стекла в окне не было, да оно и не спасло бы. Невозможно было есть, спать, разговаривать — только лежать, с трудом втягивая плотный, горячий воздух, и мечтать о ночной прохладе…

Услышав лязг засова, вскочил. Вошел Кидальчик, прижимая обе руки к боку, и прихрамывая. Я бросился к нему.

Раньше меня несколько тяготила навязчивая доброжелательность и болтливость сокамерника. Теперь я понимал, почему он так себя вел… Три месяца ни от кого доброго слова, знака внимания — ничего. Мы — головоломки для изучения, подопытные крысы…

Сейчас, спустя месяц, я испытывал к Кидальчику не менее теплые чувства, чем он ко мне.

Деля на двоих ад душегубки, неизвестности, постоянного ощущения близкой смерти, мы стали друг для друга опорой, без которой возможно, сошли бы с ума.


 — Что с вами? Вы не говорили, что вас тоже куда-то водят…

Он только взглянул на меня исподлобья, и, кряхтя, начал опускаться на свою циновку. Да. Он прав. Я был слишком поглощен своими горестями для того, чтобы интересоваться чужими.

— Не пугайте меня, пожалуйста!

— Ничего страшного. Сам виноват. Заживет, до свадьбы.

— Мне бы вашу уверенность.

Я и вправду сильно испугался. Вид у старика был еще более серый, чем обычно. Глаза тусклые, борода свалялась, в углу рта запеклась кровь.

— Вы, молодой человек, — не еврей.

— А это здесь причем? — я помог ему опуститься на циновку, бережно поддерживая под локти. Затем скатал свою постель в валик, подсунул ему под спину, ощущая себя маленьким мальчиком, у которого вдруг заболел любимый дедушка.

— Нам приходилось надеяться на лучшее и в гораздо худших обстоятельствах…

— Что они сделали?