Бог не проходит мимо

Две полоски — значит, да, так и есть. А что еще следовало ожидать от задержки в две недели? Это всегда потрясение, каждый раз. Она не может воспринимать это спокойно, она всегда не готова к этому. А сколько раз она воспринимала это спокойно? Второй, третий и вот теперь четвертый? За третий раз она поплатилась — не хотела этого ребенка, очень не хотела. Старшей было три, младшей всего восемь месяцев, и вновь беременность. Казалось, это катастрофа. Дети в тот год без конца болели: то одно, то другое, сопли и простуда безостановочно. Лекарства, градусники и участковый врач, ставшая почти родной.

Настя не могла смириться и воспринять все как волю Божию и испытание, не хотела, роптала. Беременность очень быстро дала о себе знать с отрицательной стороны: сильнейший ранний токсикоз с постоянной рвотой, затем поздний — с отеками и неизвестно откуда взявшимся давлением.

Потом ее ребенка, которого она так не хотела, не стало, он погиб внутриутробно. Вначале она этого не заметила — стало почему-то легче, потом насторожилась, что плод давно не шевелился…

Так плохо ей не было еще никогда в жизни. Тогда Настя с сильнейшей интоксикацией попала в реанимацию и чуть сама не лишилась жизни. Это было адоподобное состояние, ей вызывали искусственные роды, и она знала, что рожает мертвого ребенка. Она металась в бреду и хотела умереть, чтобы не знать и не чувствовать всего кошмара, который следовало пережить.

Потом началась длительная депрессия и непреходящее чувство вины. Муж сказал, что она сама во всем виновата, потому что не хотела этого ребенка. Это был мальчик, что еще больше усугубляло гнев мужа. Да, виновата, думала Настя, и заплатила за это очень высокую цену. Но упрек мужа был для нее самым болезненным испытанием — ножом в сердце. Она искала в муже поддержку, но не нашла ее. Он только отгородился от жены, оттолкнул ее в тот момент, когда она больше всего ждала его помощи.

После этого муж стал чаще уходить спать в кабинет.

Настя вернулась на свой диван, забилась с головой под одеяло, в комнате было зябко, топить в доме еще не начали. Тяжелые мысли не покидали ее, она старалась не думать о двух полосках, которые, казалось, опять изменили ее жизнь. Настя дрожала, и не столько от холода, сколько от потрясения. Может, это мальчик, и она сможет в этот раз родить сына, пыталась думать она. Вскоре поднялся супруг — шаги и шум воды в ванной. Хорошо, что не нужно готовить завтрак, можно не подниматься и к нему не выходить. Иначе придется сказать о том, к чему она еще сама хочет привыкнуть; что называется, переварить умом свое нынешнее состояние, осознать наконец, что Бог подарил ей очередного ребенка, что его душа, бессмертная душа, уже там и что теперь его тело будет расти в ней все девять месяцев. О своей новости она скажет вечером, в спокойной обстановке, когда он вернется, а не на ходу, когда он спешит в храм на службу.

Муж еще шуршал, шелестел, ходил из кабинета в коридор, затем послышались щелчки открывающегося замка, он вышел и закрыл за собой дверь.

Вновь воцарилась тишина. Настя словно впала с полудрему, погрузившись в воспоминание давних и почти забытых событий. Она вспомнила Алену — пропавшую несколько месяцев назад подругу. Алена вышла замуж и уехала куда-то под Нальчик, и все — ни весточки. Наверное, ей не до старых связей и привязанностей — у нее совершенно новая жизнь. Да и сама Настя, выйдя замуж, часто ли звонила своим старым подругам и приятельницам. Не до этого, ей было всегда некогда. Незамужним с ней стало неинтересно общаться.

Настя всегда удивлялась, как сильно могут меняться люди в короткий срок: старые связи, еще недавно казавшиеся крепкими и необходимыми, вдруг в одночасье теряли свою значимость. Первое время с кем-то еще созванивались по старой памяти, по привычке, а потом все реже и реже, и уже непонятно было, что связывало с этим человеком, зачем он нужен и о чем с ним говорить. Постепенно общение само собой сводится на нет, связь теряется, телефоны и адреса меняются…

У Алены и Насти все было иначе, они были как сестры. В детстве поклялись быть вместе, не найдя ничего лучшего, как расцарапать коленки и поставить на берестяном свитке печать кровью. Настя вспоминала теперь все это с улыбкой — какими наивными детьми они были.

«Когда же это было? Да, в то лето в девяносто восьмом, на даче, Верке полгода было», — вспоминала Настя.

Стояла терпкая июльская жара. Дождей не было недели три, а может, и месяц. Маленькая извилистая дачная речка, до которой Настя катала Верочку в коляске, сильно обмелела, показав всюду желтые песчаные отмели. Пахли сосны и травы, жужжали разморенные шмели. Дачники сонно копошились у себя на участках, побрякивали редкие велосипеды, и изредка гавкали разленившиеся и разомлевшие псы. А всего в каких-то пятидесяти километрах от тихого дачного рая огромный московский мегаполис задыхался в сизом смоге и собственных миазмах, корчился в лучах нещадно палящего солнца, плавился на раскаленном асфальте.