Бог, Рим, народ в средневековой Европе

Австрийская «Большая привилегия» («Privilegium maius»), которую в академической литературе нередко называли (туманно и едва ли переводимо на русский язык) Österreichische Freiheitsbriefe, заняла с середины XIX в. почетное место в ряду самых знаменитых фальшивок европейского Средневековья[207]. Во всяком случае, в германских землях не найти другой подделки, сравнимой с «Большой привилегией» по масштабности замысла, дерзости и мастерству исполнения, а главное — по набранному ею в конечном счете правовому и политическому весу. До своего разоблачения «Большая привилегия» считалась основой всего правового порядка, определявшего статус целой страны — Австрии, — или, иными словами, ядром того набора законоположений, который можно на нынешний лад назвать старой австрийской конституцией. Свою силу эта конституция сохраняла в принципе до провозглашения Австрийской империи в 1804 г., а в чем-то, пожалуй, и до самого заката австрийской монархии.

Еще в конце XVIII в. любые сомнения в подлинности «Большой привилегии» отвергались в Вене с порога как «откровенные придирки»[208]

. Впрочем, до середины XIX в. благонамеренным подданным дома Габсбургов вообще следовало осмотрительно высказываться по столь деликатному поводу, иначе у них «сами собой» могли начаться служебные неприятности[209]. Верноподданнически настроенным австрийским историкам и правоведам доводилось поэтому давать отпор преимущественно заграничным «бранденбургским публицистам»[210]

, по очевидным причинам склонным очернять все, что свято любому истинному австрийскому патриоту.

Справедливости ради нужно признать, что сомнения в подлинности «Большой привилегии» высказывали все же не одни лишь пруссаки. В начале 1830-х годов вспыхнула острая полемика по ее поводу в Баварии — между проницательным местным историком Йозефом Морицем и австрийским бароном Йозефом фон Хормайром, хотя и перешедшим на баварскую службу, рассорившись с князем Меттернихом, но сохранявшим верность патриотическим идеалам[211]. Некоторые аргументы Й. Морица, высказанные в той дискуссии, будут впоследствии полностью приняты академическим сообществом.

Вместе с тем и среди прусских ученых находились сторонники подлинности если и не всей «Большой привилегии», то по крайней мере ее сердцевины. Сам Георг Генрих Пертц в 1837 г. опубликовал центральную часть подделки в своей набиравшей тогда авторитет серии публикаций исторических источников Monumenta Germaniae Historica[212]

.

Когда позднее понадобится спасать честь австрийской исторической науки, вспомнят, что в подлинности «Большой привилегии» усомнился автор по сути официального труда «История дома Габсбургов» князь Эдуард фон Лихновский еще в 1839 г.[213] Достаточно, однако, открыть соответствующие страницы его сочинения, чтобы убедиться: свои сомнения, если таковые действительно имелись, фон Лихновский выражал весьма осторожно, неконкретно и не приводя никаких аргументов[214]

. Так что начинать с него историю академического разоблачения фальшивки было бы несправедливо.

Смертельные удары репутации «Большой привилегии» нанесли все же именно «бранденбургские» историки. Прежде всего, в 1849 г. основатель знаменитой серии «Regesta Imperii» Йоханнес Фридрих Бёмер в одном из комментариев совершенно правильно, как выяснится позднее, определил не только сам факт фальсификации, но и примерное время изготовления подделки и личность заказчика[215]. Современную традицию подхода к «Большой привилегии» отсчитывают, однако, обычно не от регест Бёмера, а от статьи младшего коллеги, развившего его аргументацию, — Вильгельма Ваттенбаха.

Ваттенбах сначала изрядно поработал над изданием австрийских хроник в серии «Monumenta Germaniae Historica», подробно изучив австрийские архивы и библиотеки. Правда, как раз оригинала «Большой привилегии» он не видел и основывался на списке, выполненном для него венскими архивистами. Соответственно палеографических аргументов Ваттенбах в своей критике выдвигать не мог. Зато он мастерски использовал данные дипломатики, особенности орфографии и пунктуации анализируемых документов, а также, конечно, обнаруженные в них фактологические несоответствия. В итоге усилий Ваттенбаха его единственной тридцатистраничной статьи хватило, чтобы голоса в пользу подлинности «Большой привилегии» постепенно умолкли[216].