Бог, Рим, народ в средневековой Европе

Главная же мысль Лотского состоит в том, что подделка не добавила по сути дела ничего нового в рисунок отношений между Австрийским герцогством и империей. Австрия уже к середине XIV в. обладала полной автономией, хотя ни в одном правовом документе этот статус не получил адекватного описания. Тем самым создатель «Большой привилегии» был, конечно, фальсификатором — но только когда изготавливал поддельные грамоты. Содержание же этих грамот было, напротив, подлинным — в том смысле, что отражало действительное положение вещей. Смелое творчество Рудольфа IV и его соратников по сути дела лишь восполняло зиявшую лакуну в правовом описании окружавшей их действительности.

На политическую подоплеку странного стремления Лотского приглушить новаторское значение «Большой привилегии» обратил внимание очередной «бранденбургский» (в данном случае правильно сказать «гессенский») историк — Петер Морав. Он-то как раз исходил из того, что «Большая привилегия» не отражала уже сложившейся реальности, а создавала новую, причем роль этого документа в конечном отсоединении Австрии от Германии и их последующем существовании в виде двух разных политических сообществ весьма велика. Противоположный же по сути взгляд Лотского был, по мнению немецкого историка, отнюдь не случаен, а всецело закономерен в специфической политической атмосфере Второй Австрийской республики[223]. Морав, видимо, намекал здесь на то, что на протяжении послевоенных лет в австрийских политических кругах было принято всячески дистанцироваться от «Большого соседа», подчеркивая всеми средствами, будто недавнее пребывание Австрии в «Великогерманском рейхе» было явлением сугубо вынужденным и исторически случайным. У Лотского же как раз и получалось, что Австрия еще в середине XIV в. оказалась практически независимой от империи, встала на собственный путь и нуждалась разве что в юридической фиксации своего нового состояния. Тем самым историческая Австрия проявляла, в понимании Лотского, удивительный — почти мистический — континуитет на протяжении многих столетий: границы Второй республики очерчивали примерно ту же территорию, что занимали владения Бабенбергов. Расширение же державы при Габсбургах или слияние ее с империей — что с первой, средневековой, что с третьей, нацистской, — признавались временными отклонениями от правильного состояния. Всякий раз Австрия рано или поздно возвращалась к своим естественным пределам[224]

. Лотскому было 15 лет, когда на его глазах стремительно развалилась Австро-Венгерская империя. От одной из пяти великих европейских держав остался скромный анклав из земель с преобладавшим немецкоязычным населением. Признание произошедшего неизбежным возвращением к некоему органическому состоянию, наверное, помогло Лотскому и людям его поколения психологически приспособиться к перевернувшему их жизнь катаклизму.

II

Знаменитая «Большая привилегия» представляет собой не единый документ, как можно подумать исходя из ее укоренившегося названия, а комплекс из пяти грамот, составленных от имени королей Германии и императоров, в «самой ранней» из которых к тому же дословно приводятся тексты еще двух совсем уж древних привилегий. Если посчитать и эти «заверенные и подтвержденные копии», количество поддельных грамот увеличивается до семи[225].

«Самую раннюю» грамоту якобы выпустил король Генрих IV 4 октября 1058 г. в местечке Дюрренбух на Дунае. (В литературе ее нередко называют кратко Heinricianum[226]

.) В ней государь подтверждал маркграфу Австрийскому Эрнсту в знак признания его заслуг перед империей, особенно в борьбе с неверными (подразумеваются венгры, которых фальсификатор считает еще язычниками), обе только что упомянутые древнейшие привилегии. Сверх того, Генрих IV по собственной инициативе жаловал маркграфу право покровительства (а то даже и полную власть) над двумя епископствами — с центрами в Зальцбурге и Лорхе. (Фальсификатор XIV в. здесь следует за фальсификатором X в., добивавшимся признания кафедры в Пассау прямой наследницей позднеримского епископства с центром в Лавриаке — будущем Лорхе[227].) И наконец, маркграфу и его преемникам отныне дозволялось (и даже полагалось) проносить меч правосудия (как символ судебной власти) и знамя их земли перед всем народом и даже перед императором[228].

Хотя правила использования церемониального меча и знамени в Средние века до сих пор не изучены в деталях, содержание привилегии в целом понятно. Перед князем несут меч (обычно без ножен, хотя, видимо, не всегда) в знак того, что ему принадлежит право высшей юрисдикции. В присутствии судьи более высокого ранга (короля или императора) меч князя должен быть убран в ножны и опущен, а знамя, очевидно, свернуто. Для австрийского же князя Генрих IV делает почетное исключение.