Богач, бедняк

Рудольф позвонил ей на следующий день в девять утра. Она была одна. Эванс так и не появился. Рудольф сказал, что вскоре после того, как она ушла, Джин легла спать, а наутро со стыдом вспоминала о случившемся. Сейчас все уже в порядке, они собираются в Уитби и ждут Гретхен.

– Ты уверен, не разумнее ли будет провести вам с ней этот день вдвоем? – спросила Гретхен.

– Нам лучше не быть одним, – сказал Рудольф. – Кстати, ты оставила у нас чемоданчик, а то еще подумаешь, что потеряла его.

– Я помню. Буду у вас к десяти.

Одеваясь, Гретхен раздумывала над вчерашней сценой и вспоминала не такое буйное, но не менее странное поведение Джин во время предыдущих встреч. Все постепенно прояснялось. Раньше Джин удавалось скрывать это от Гретхен, потому что они не часто виделись. Но теперь все было ясно: Джин алкоголичка. Понимает ли это Рудольф? И что он намерен делать?

Было уже без четверти десять, а Эванс так и не позвонил; Гретхен спустилась на лифте и вышла на залитую солнцем Сорок восьмую улицу – высокая стройная женщина с красивыми ногами. Шелковистые черные волосы, прекрасная бледная кожа. Твидовый костюм и трикотажная кофточка – именно то, что следует надевать, когда едешь отдохнуть за город. Лишь значок «Запретите бомбу!», приколотый, как брошь, к лацкану отлично сшитого жакета, намекал, что в это солнечное весеннее утро 1966 года в Америке не все так благополучно, как кажется.

Разбитые фотоаппараты были убраны из гостиной. Когда Гретхен приехала, Рудольф и Джин слушали по радио фортепьянный концерт Моцарта. Рудольф вел себя как обычно, и Джин, хотя была бледна и несколько неуверенно двинулась навстречу Гретхен, казалось, тоже оправилась после вчерашнего. Она бросила на Гретхен взгляд, как бы просивший простить и понять, и тут же своим обычным, с легкой хрипотцой, голосом весело воскликнула:

– Гретхен, в этом костюме ты выглядишь потрясающе! Скажи, где ты купила такие пуговицы? Они как раз цвета моих глаз.

– Да, я уверен, – вставил Рудольф, – такой костюм произведет сногсшибательное впечатление в Вашингтоне, когда мы в следующий раз туда поедем. – Произнес он это безо всякого ехидства и рассмеялся.

Джин, как ребенок, отправляющийся на прогулку с отцом, крепко держала мужа за руку, когда они спускались вниз и ждали машину, которую должны были пригнать из гаража. Она вымыла волосы, зачесала их назад и, блестящие, чистые, перевязала на затылке бантом. На ней была очень короткая юбка, обнажавшая красивые стройные загорелые ноги. Обычно она выглядела не старше восемнадцати.

– Я позвонил своей секретарше, – сказал Рудольф Гретхен, пока они ждали машину, – попросил ее связаться с Билли и передать, что мы ждем его к обеду в нашем доме.

– Спасибо, Руди, – сказала Гретхен. Она так давно не видела Билли, что лучше всего, если при их встрече будет еще кто-то.

В машине обе женщины сели впереди, рядом с Рудольфом. Он включил радио. Музыка Моцарта, по-весеннему свежая, сопровождала их до Бронкса.

Они ехали мимо зарослей кизила и тюльпанов, объезжая поля, где мужчины и мальчики играли в бейсбол. Моцарта сменил Лоссер, и Рей Болджер запел: «Влюбившись в Эми, буду всегда любить Эми», а Джин стала подпевать ему грудным чистым голосом. Они все трое слушали Болджера и надолго запомнили, какое получили тогда удовольствие. Когда они подъехали к ферме в Уитби, где в саду набухли почки темной сирени, все уже забыли о вчерашнем вечере, словно его и не было. Почти забыли.

Светловолосая пухленькая Инид – ей было уже два года – ждала их. Она бросилась к матери, и они долго обнимались и целовались. Рудольф, неся за сестрой ее чемодан, поднялся в отведенную ей комнату, где было много цветов и все сверкало чистотой.

– По-моему, тут есть все, что может тебе потребоваться, – сказал Рудольф, ставя ее чемодан.

– Руди, – понизив голос, сказала Гретхен, – мы не должны сегодня пить.

– Почему? – В его голосе звучало удивление.

– Не надо соблазнять Джин. Даже если она сама не будет пить… Когда рядом пьют другие…

– О, меня это не беспокоит, – беспечно сказал Рудольф. – Вчера она просто была немного взвинчена…

– Она пьет, Руди. Это алкоголизм, – осторожно сказала Гретхен.

Рудольф отмахнулся:

– Не устраивай мелодраму, это на тебя не похоже. Время от времени она позволяет себе лишнее, вот и все. Так же, как ты и я.

– Нет, не так же, – возразила Гретхен. – Ей нельзя пить ни капли. Даже глотка пива. И ее надо держать вдали от людей, которые любят выпить. Руди, я знаю, о чем говорю. В Голливуде полно женщин вроде нее. Таких, которые, как и она, пока в начальной стадии, и таких, которые зашли уже слишком далеко. А последующие стадии просто ужасны. И это ее ждет. Ты должен уберечь ее.

– Никто не может сказать, что я не берегу ее. – В его голосе еле заметно чувствовалось раздражение.

– Руди, спрячь под замок все бутылки в доме.

– Успокойся. Это не Голливуд.

Внизу зазвонил телефон, потом раздался голос Джин:

– Гретхен! Это тебя. Билли.

– Прошу, послушайся меня, – сказала Гретхен Рудольфу.

– Иди вниз, поговори с сыном, – холодно ответил он.

* * *

По телефону у Билли был очень взрослый голос.