Богам — божье, людям — людское

– Плохо с ним, – Матвей поморщился. – Если выживет, будет одноглазым чудищем, без зубов и… да сам все видишь, рожи, считай, нету совсем. Только не выживет, сразу-то не помрет, но не жилец.

– Что, нутро отбили?

– Да там и без нутра… хватает, – Матвей безнадежно махнул рукой. – Остатки глаза вынимать нужно, а я этого не делал никогда, даже и разговоров о таком не слыхал, и руку надо по самое плечо… Тоже не умею и снасти нужной нет, не топором же рубить. Бурей на том берегу, Илья тоже… и возиться с этим упырем… да пошел он!

– Я тебя насчет следов пыток посмотреть просил. Как с этим?

– Не пытали его.

– Уверен?

– Ну, может, в морду пару раз и дали, так сейчас и не разглядишь, а ни ожогов, ни увечий… ну, кроме сегодняшнего, ничего такого нет.

Мишка задумался. Получалось, что Спиридон пошел на предательство – навел ляхов на Княжий погост, Хутора и, по крайней мере, еще на одно селище – просто со страха. Здесь, на Княжьем погосте, приставив ножи к горлу детей, ляхи заставили служить проводниками еще нескольких человек, но началось все именно со Спиридона.

Из невнятного шепелявого бормотания, перемежаемого стонами и всхлипываниями, Мишка понял, что сам Спиридон виноватым себя не считает или не признает. По его словам, возле самого впадения Горыни в Припять на ладью напал целый ляшский флот. Двух гребцов и кормщика убили сразу, Осьму и кого-то из ребят ранили, но они сбежали с ладьи, бросив несчастного Спиридона одного на растерзание ляхам, и он под пытками вынужден был показать дорогу на Княжий погост. Теперь Матвей говорит, что следов пыток на теле приказчика нет…

– Так… Слушай, Моть, а стоять-то он сможет? Ну, хоть полчасика выстоит?

– А чего ж не выстоять? Ноги-то у него как раз целы, – Матвей пожал плечами. – Только надо, чтобы его придерживал кто-нибудь… или головню горящую рядом держать.

– Головню?

– Угу. Прижигать, чтоб не притворялся, а то завалится и сделает вид, что без памяти. Слушай, Минь, а зачем надо, чтобы он стоял?

– Судить его буду. Лесовики, вишь, хотят его по своему обычаю деревьями разодрать, пришлось даже самострелами пугнуть, а я кой-чего поинтереснее придумал, только не знаю, выйдет ли.

– А чего придумал-то?

– Увидишь. Вон, Егор с Треской идут, сейчас опять про раздирание деревьями талдычить будут.

– Михайла! – заговорил десятник Егор, едва миновав отроков, охранявших Спиридона. – Чего ты эту гнусь бережешь? Отдай его дреговичам – и по справедливости, и нам возни меньше.

– Нет, дядька Егор, я его судить буду.

– А ну, хватит! Заигрался в сотника! Тут и постарше тебя мужи есть, и они решили…

– По возрасту да! – перебил Мишка. – А по знатности нет! Господин воевода Погорынский на том берегу Случи, все бояре там же, а из бояричей старший я!

– Ты что, головой ушибся, соп… – Егор запнулся, так и недоговорив слово «сопляк».

– Я! – чуть напряг голос Мишка. – Я буду судить, я буду и ответ держать перед воеводой, а доведется, так и перед князем Вячеславом Владимировичем! Ибо сказано: «В смерти волен только князь!» И если он захочет узнать, был ли перед казнью суд, кто судил и как судил – отвечу! Князь меня знает, и роду я не худого!

Мишкины аргументы оказались для Егора явно неожиданными, да тут еще и Треска сунулся не вовремя и не по делу – по-прежнему игнорируя боярича, он повернулся к Егору и спросил:

– Это что ж, у вас все сопляки такие борзые?

Егор зло дернул плечом и сказал, как отрубил:

– Иных в младшей дружине не держим! – помолчал и добавил уже другим тоном: – Верши суд… боярич. Бурея нет, но у Глеба в десятке Гурьян… тоже умеет. Я ему велю к тебе подойти.

Суд много времени не занял. Мишка сидел на крыльце боярского дома и выслушивал свидетелей – по паре человек с Хуторов, Княжьего погоста и из пленников, освобожденных на ладье. Попытки красочно живописать зверства ляхов он пресекал с самого начала, интересуясь только свидетельствами предательства Спиридона. А сомнений в предательстве не осталось ни малейших – плененные на ладье ляхи подтвердили, что весь экипаж ладьи, кроме троих убитых, успел сбежать на берег, предварительно убив и ранив более полутора десятков нападающих, а Спиридона обнаружили забившимся под кормовой настил. Сгоряча его, конечно, поколотили, и он сам (сам!) предложил показать дорогу к богатым селищам, стоящим недалеко от берега Случи.

Опричники, пощелкивая кнутами, пресекали шум в толпе зрителей, а десятник Егор (Мишка все больше и больше удивлялся его поведению) стоял на крыльце рядом с покрытой ковром скамьей, на которой восседал боярич, и всем своим видом показывал, что все идет так, как и должно идти.

С другой стороны стоял Треска, которого Мишка вызвал из толпы и в самых вежливых выражениях попросил наблюдать за ходом судебного процесса со стороны дреговичей.