Боги и лишние. неГероический эпос

Даша знала: это правда. Но верить нельзя: поймут, что тебе нужен воздух.

– А что будет, когда Слонимский узнает? Он же узнает? Что тогда со мною?

– Раньше убил бы. – Ангелина не отводила взгляда, не пряталась. Не врала. – Теперь не убьет.

– Не убьет?

– Не убьет. Хуже будет: оставит в Павильоне. Навсегда.

Даша закрыла глаза. Поняла, что не спрячешься в заполнившей ее тьме. Открыла и посмотрела на гладь воды. Было слышно, как лягушки кричат о важных вещах у другого берега.

– На третий этаж?

– На третий. – Ангелина расстегнула две верхние круглые желтые пуговки на блузке и спустила ее с плеч, подставив их солнцу: – Я тебе врать не буду – на третий.

Где-то совсем рядом плеснула всплывшая со дна рыба.

– Хорошо, – согласилась Даша. – Расскажи. Как я должна помочь открыть Проход. Расскажи про Сценарий 17.

СЦЕНА 42

КАФЕ. ИНТЕРЬЕР. ДЕНЬ

АЛАН и СЛОНИМСКИЙ сидят за столом. Перед АЛАНОМ дымится кружка с кофе, но он не пьет.

АЛАН

Я написал только первые страницы.

СЛОНИМСКИЙ

Ты написал все свои тексты. До конца. Сам.

АЛАН

Не помню. Когда же я их написал?

СЛОНИМСКИЙ

У тебя было много времени.

АЛАН

О чем ты?

СЛОНИМСКИЙ

Я вот о чем.

4

Есть не хотелось. Словно еда стала больше не нужна. Аня Найман не помнила, когда ела последний раз и ела ли. Бо́льшую часть времени она спала, и ей снились легкие сны – плывущие по ясному небу хлопья одуванчиков. Кто-то дул на круглые белые шарики, и они летели, разлетались, плыли по́ небу мохнатыми тонкими волосиками, заполняя ее сны. Аня просыпалась в сыром овраге Священного Урочища Кереметь и долго смотрела в сизое, тяжелое, всегда предгрозовое небо: там было пусто. Там не было одуванчиков.

Меньшую часть времени Аня Найман сидела и смотрела на железную дверь. Она не пыталась ее открыть. Аня ждала, когда внутри нее что-то проснется и скажет: открой. Тогда Аня опустит длинную ручку, поменяв ее положение с горизонтального на вертикальное, и дверь распахнется, впустив в единственную уготованную ей судьбу. Пока же внутри нее плыла заполненная одуванчиками пустота.

Строков знал, что тюнер сработает. Он всегда знал, когда его идеи работали. Но не всегда понимал, почему они работали: идеи не являлись плодом знаний или долгих размышлений. Они просто являлись. Возникали сами собой. И работали.

– Макс, – сказал Покровский.

Все смотрели на Строкова. Он закрутил клемму, соединив тюнер с пультом для телевизора, подтянул туже, чем требовалось, и сунул отвертку в карман. Строков старался ни на кого не смотреть. И не смотреть на железную дверь в раскрытом шкафу, который Даша построила на этой кухне.

– Мы не знаем, что там – за дверью… – Кляйнберг – всегда сомнение, вечный поиск отступления. – Что, если там хуже? Еще хуже, чем здесь?

– Херня, хуже не бывает. – Покровский нетерпеливо мотнул головой. – Выйдем на волю, куда-нибудь выйдем, выберемся, а там разберемся. Потом вернемся и накажем всех этих… Кавериных. Ворониных. Всю эту мразь.

За большим окном начало сереть, и день, день – с его желтоватым светом, со звуками жизни, с ожиданием нового – принялся сворачиваться, словно сдался без боя и готовился уступить свое место тьме.

Даша следила, как солнце медленно двинулось по небу вниз, чтобы улечься спать – до следующего утра. До следующей смены. Она заставила себя вспомнить, что и солнце, и небо ненастоящие. Настоящими были только люди под ними. Те, что выбрали быть настоящими.

Другого момента не будет. Она же свободна. Значит, обязана и других сделать свободными. Позволить им принять свое решение.

– Люди, которые туда зашли… раньше… не вернулись. Не вышли нигде… в другом месте. И в туннеле их нет. Их нигде больше нет.

Ангелина сказала, показать дверь и помочь им уйти. Только не сказала, что они должны знать, куда эта дверь ведет. А они должны. Иначе какой это выбор.

– Откуда вы это знаете? – спросил Найман. – Вы же эту дверь случайно нашли.

Даша промолчала. Она чувствовала на себе взгляды людей в кухне. Что ответить? Не правду же.

– Я спросила рабочих про эту дверь. Они и сказали. Рассказали. Может, легенды местные. А может, и правда: зашли и не вышли.

Пусть сами решат. Она им дала выбор. Как нам боги: свобода воли. Хотя боги не всегда дают выбор.

– Хуже не будет, – махнул рукой, словно отгонял осу или несчастье, Покровский. – Выберемся. Хоть куда, лишь бы отсюда.

– Валентин прав. – Найман шагнул вперед и встал рядом со Строковым. – Хуже не будет. Может, там – за дверью – нас ничто и не ждет. Может, она никуда и не ведет. Но тогда мы будем знать, что эта дверь в никуда. И станем искать другие двери.

– Голосуем? – спросил Строков. Он держал пульт от телевизора с присоединенным к нему тюнером. – Или я нажимаю кнопку?

– Я за, Марк Наумович, за. Антон боится. – Покровский посмотрел на Гнатюка. – Коля?

Гнатюк молчал. Он знал, что там, за дверью, ожидая его, летали белые птицы, когда-то давно – в детстве – кружившие над мысом Алчак в бухте Капсель. Он не понял тогда, что они кричали ему, и прожил жизнь по-своему. Сейчас узнает. Но узнает, и жизнь пойдет по-другому. А по-другому было страшно.