Боги Лавкрафта

Войдя в Гугл, я включила обратный поиск изображения, и надо же, сразу наткнулась на это письмо. Страница за страницей такого же округлого, прямого неизвестного почерка, только написанные старинными выцветшими чернилами. Некоторые из сканов страниц были украшены такими же зловещими и неестественными рисунками растений, среди которых не было двух одинаковых. Были там и другие страницы, еще более непонятные, на которых ноги миниатюрных беременных женщин были опущены в тазы с жидкостью, a руки воткнуты в странные трубки. Узницы. С экрана на меня веяло жуткой опасностью.

Манускрипт Войнича, поведал мне результат поиска. Написан в пятнадцатом или шестнадцатом столетии. Автор неизвестен. Язык неизвестен. Растения с иллюстраций неизвестны науке. Хранится в Библиотеке редких книг Бейнеке Йельского университета.

Но как это возможно? Как могла Аканта Портер

познакомиться с манускриптом, только недавно ставшим доступным для публичного ознакомления, причем настолько подробно, что она могла строчка за строчкой воспроизводить целые страницы?

Короче говоря, вся ситуация продернула мою кожу морозцем, и заодно очень скверно заныло под ложечкой.

Я отвела Аканту в столовую и улизнула оттуда – стол находился полностью в ее распоряжении, так как все попытки посадить с ней другого пациента, даже самого тихого и ничего не соображающего, приводили последнего в неописуемое возбуждение (одна кроткая старая леди после этого проплакала несколько дней кряду), – предоставила ей возможность самостоятельно управляться с мясным рулетом и пудингом, выкроив для себя толику свободного времени. Мои обязанности теперь свелись к присмотру за Акантой; она сделалась звездой «Тенистой рощи» и допускала до ухода за собой только меня. Теперь я и спала в приюте, что было не слишком приятно, однако мне выделили собственную комнату с ванной и более чем удвоили оклад. Слава богу, по ночам Аканта более не нуждалась в помощи, так как при всем том, насколько я укрепилась против нее, мне трудно было представить, как можно прикоснуться к ней в темноте. Мысль эта приводила меня в ужас.

Знакомство с манускриптом Войнича открыло для меня некоторые другие странные аномалии. Жизнь в Аркхэме непременно связана со своей темной стороной; всю мою жизнь я слышала слухи о культах, черных книгах, чудовищах, обретающихся за пределами нашего восприятия. Каким-то образом получалось, что вещи, в Нью-Йорке или Сиэтле выглядящие смехотворными, здесь становились абсолютно возможными, и я не удивилась, обнаружив у нас людей, знакомых с манускриптом Войнича. Одним из них был старый профессор по имени Пизли – Уингейт Пизли II, – до сих пор сохранявший за собой кафедру в Мискатоникском университете. Он написал несколько статей, в которых связывал эту рукопись с делом собственного деда, профессора Натаниэля Пизли, о котором я не сумела выяснить никаких подробностей, так как документы, о которых он говорил, хранились под замком в Мискатонике, и мне следовало испросить разрешение Пизли, чтобы получить к ним доступ.

Но было ли это настолько важно?

Я не знала.

Я выключила свет, выключила компьютер и уснула, и снились мне самым странным образом города, расположенные под чуждыми нам звездами, высокие башни, подмигивающие незнакомыми огнями, и движущиеся тени, в коих не было ничего человеческого.

А еще черная высокая башня, безликая, лишенная окон и дверей, похожая на высунувшийся из земли когтистый палец чудовища. Увидев ее во сне, я тут же пробудилась, содрогаясь в холодном и липком поту, и весь остаток ночи никак не могла избавиться от ощущения, утверждавшего, что если я видела башню, то нечто, обитавшее в ней, давно следило за мной с холодным и неспешным вниманием.

И что оно не забудет обо мне.

Воспользовавшись редким свободным днем, я побывала у профессора Пизли. К моему удивлению, он оказался элегантным, пусть и не молодым человеком, с темными с проседью волосами, темные глаза которого светились разумом и интересом. Его небольшой кабинет, из окон которого не открывалось особо красивого вида, располагался в задней части строгого старого Психологического корпуса Мискатоникского университета и был туго набит книгами и документами, явно хранившимися здесь не для показа.

– Приветствую, приветствую, – обращаясь ко мне, проговорил он, снимая стопку книг с пыльного и старого кресла, которое он пододвинул мне к своему столу по вытертому персидскому ковру. Садясь, я заметила несколько рядов черепов наверху книжных шкафов – в основном животных, некоторые из них я узнала, другие же нет. Прямо напротив меня, непосредственно над головой профессора Пизли восседал человеческий череп, поблескивавший в неярком утреннем свете.

– Ваш приятель? – спросила я, кивнув в сторону черепа. Профессор обернулся и посмотрел, потом повернулся обратно ко мне. Он по-прежнему улыбался, однако улыбка приобрела некоторую резкость.