Богиня в бегах

– Я? – Полина все-таки задумалась. – Я эмоциональная, я ранимая, я немного глупенькая… Еще я очень больна. Пять лет назад я лишилась памяти. И могу лишиться ее снова, так говорит мой врач. Поэтому я обычно сижу дома, как сурок в норе. Говорят, я могу в любой момент снова отключиться, и это ужасно, потому что я всегда жду этого страшного момента, когда снова пропадет все, чем я жила, и вокруг появятся незнакомые люди, и среди них – человек, с которым я должна лечь в постель, а я его впервые вижу! Так было с моим мужем.

Глеб обошелся с ее чувствами очень деликатно: он около месяца рассказывал ей о том, кто они такие и почему вместе, показывал фото из загса, аккуратно поглаживал ее руку и волосы, но дальше не заходил. Она же привыкала и старательно влюблялась в него. Приучала себя думать о его лице, глазах, о форме его губ, о всем его теле как о любимом, родном и давно изученном.

Ей приходилось иногда сталкиваться с трудностями: ей, например, совсем не нравились ноги Глеба, узловатые от мышц, начиная от костистых колен кривые, словно выгнутые дугой. Марго говорила, что это ноги настоящего самца, но у Марго все, что касалось Глеба, получало только одну оценку, и не Марго была замужем за этим человеком, а Полина, и ей нужно было заново полюбить тело своего мужа.

Ей казалось, что ее собственное тело должно было вспомнить любимого, но оно вело себя так же, как и Полинин мозг – не узнавало его. Глеб устроил Полине прогулку на лошадях по лесу, и был блистателен и очень романтичен в образе лесного разбойника: он повязал голову кушаком и всю поездку шутил так, что Полина постоянно хохотала. Он устроил настоящий театр из этой поездки и выглядел подтянутым, ловким и сильным. Полина начала очаровываться.

Он устраивал во дворе стрельбище, показывая Полине, как метко стреляет по мишеням, и Полина удивлялась: действительно, очень метко, словно демон Азазелло, заставивший кокетничать ведьму Маргариту.

Глеб покорял ее рассказами об их общем будущем, о своей работе, где он представал энергичным, строгим и жестким руководителем. Он был таким уверенным, целеустремленным, ярким, что не мог не привлекать внимание.

Им восхищалась Марго, постоянно демонстрируя неподдельный интерес к нему – в рамках «белой зависти», как она это называла, и Полина потихоньку приучилась гордиться тем, что Глеб – ее мужчина.

Глеб дарил ей украшения, комментируя их так, что Полина ощущала себя единственной женщиной в мире, прекрасной и гордой Лилит.

Он покупал ей жемчуг и бриллианты, белое золото и платину, всегда только эти камни и эти металлы, называя их единственными достойными Полины.

Это льстило и возбуждало восхищение. Однажды, после того как Глеб окружил шейку Полины удивительно красивой цепочкой с жемчужным кулоном, он наклонился и нежно поцеловал ее за ухом.

Полина почувствовала небольшую приятную дрожь, и Глеб заметил это.

Это был первый момент близости, который наконец-то настроил тело Полины на прикосновения Глеба: прежде они казались ей лишними и раздражающими. Он гладил ее руку, и другой рукой она невольно делала жест, словно пытаясь отогнать муху.

Поцелуй за ухо, отразившийся в глубинах зеркала, перед которым Полина примеряла украшение, показал ей всю красоту их пары: вот она, нежная блондинка с глубокими глазами и прекрасной шеей, вот – он, ее муж, темноволосый, с тяжелыми чертами лица, смягчившимися от любви к ней…

Мы прекрасны вместе, подумала Полина.

И все-таки она оказалась не готова. Ночь, которая должна была стать ее первой брачной ночью, довела ее до слез, и это не были слезы счастья и восторга.

Глеб по-медвежьи ворочался на ней, больно сжимая руками то грудь, то ее бока, то бедра. Она стонала от боли, а он только распалялся, и в какой-то момент это стало невыносимо, и Полина закричала от отчаяния. Глеб расценил ее крик как крик наслаждения, и поблагодарил ее за это: «Ты такая сладкая, девочка моя», – сказал он, и Полине стало невыносимо стыдно. Она залилась румянцем, Глеб рассмеялся и поцеловал кончик ее носа.

Это было мило и похоже на любовную игру, и Полина смягчилась, смирилась и не придала значения тому, что сама так и не смогла расслабиться и не почувствовала ничего, кроме раздражения.

Позже она научилась получать удовольствие от силы и жесткости мужа, потому что ему нравилось быть главным, а ее видеть слабой и задыхающейся – ей не нужно было ничего изображать, кроме собственной растерянности и покорности. Такой она и была в их сексе – бьющейся добычей хищника, смущенной и напуганной. Это было то, что нужно Глебу, и то, к чему она привыкла со временем. Она нашла сексуальность в своем положении, положении робкой девочки с иногда текущими по щекам слезами, добычи варвара, подчиненной его желаниям.

Других ролей Глеб от нее не требовал и в ее инициативе не нуждался.