Боярин

– Монгол, – вскользь поправил Ремезов.

– Да какая разница, господин? Кряжистый – Аута… Аурта… Аатарын Кылдорж… господи, имечко – язык сломаешь. Из тех пятерых!

– А Хаглак наш?

– Вон, в воде.

– Христианин, значит.

– Или магометанин.

Верное замечание – язычникам вера оскорблять воду не позволяет. Вот и не моются никогда, не говоря уже о купании…

Павел внимательно присмотрелся – кряжистый монгол… как его – Аатарын… спешившись, привязал коня за ракитником, явно стараясь не попадаться на глаза тем, что толпились у самой реки. Крайне подозрительное поведение! Ежели ты язычник и чтишь богов воды, так не езди к реке вообще – что тебе там делать-то? Смотреть, как другие оскорбляют богов? Сомнительное желание.

– Ой, смотрите-ка!

Не выдержав, вскрикнул Демьянко, увидев, как подозрительный монгол сдернул с плеча лук и, низко пригибаясь, побежал в камыши.

– А ведь сработал «живец» наш, – негромко молвил боярин. – Что ж, надо брать… как говорит моя супруга – с поличным! А ну, пошли.

– Так этого-то, певуна, может, предупредить? – дернулся было тиун.

– Предупредим, – Ремезов уже бежал к камышам, на бегу ж и распорядился: – Микифор, Окулко – вы за монголом, а мы уж после.

– Угу.

Павел специально послал вперед местных… в смысле – людей этой эпохи, воинов и охотников, обладавших всей необходимой сноровкой. Уж эти-то сумеют подобраться бесшумно, словно индейцы! А вот за себя самого молодой человек, увы, не ручался – так и не научился незаметно подкрадываться к дичи, не то чтоб этого не дано, но… учиться-то нужно было с детства, и так же с малых лет практиковаться, охотиться…

– Ой, они ж уже…

– Тихо, Демьян. Тсс!

Вылетела из кустов стрела и тут же – сразу же – послышался громкий крик:

– Хоп!

Кто-то из своих – Окулко или Микифор – предупредили купающихся, и те – воины же! – вмиг сообразили, нырнули, скрываясь от возможной опасности.

А в камышах, судя по шуму, уже завязалась схватка, и Павел с Демьянкою сорвались с места – помочь.

Задул с реки влажный ветер. Высокие камышины хлестнули в лицо… Ну, где же они все? Ага…

Могли б и не торопиться. Монгол хоть и был изрядный боец, да сразу с двумя не сладил – похоже, Окулко просто оглушил его, хватанув кулачищем по лбу, и теперь, посмеиваясь, тащил на плече.

Демьян шумно восхитился:

– Ну и силен же ты, дядько!

Монгольские воины сразу сообразили, что вокруг делается что-то не то, да, вскочив на коней, похватали луки и сабли, давая возможность своим купающимся сотоварищам наконец-то выбраться из воды.

– Он только что стрелял в вас! – кивнув на плененного, с важностью пояснил Ремезов, особо не думая, понимают его или нет.

Наверное, поняли – по крайней мере, кипчаки уж точно. Переглянулись недоуменно да поехали невдалеке, следом. Хаглак не пострадал – вовремя нырнул, услыхав предупреждающий крик Микифора.

Было не очень понятно, поверили ли они боярину Павлу, похоже, что не особо – он ведь был дня них чужаком, а оглушенный Аатарын – своим. И он ли еще стрелял – где доказательства-то? Правда, все ведали, что Павел, хоть и урус, а все же правитель, назначенный самим минганом бек, а старших степняки всегда уважали. Да и вели себя остальные урусы спокойно, никуда убежать не пытались, шли себе потихоньку к коням.

– Придем к нойону, пускай он и судит, – подумав, счел нужным сообщить боярин.

Воины молчаливо согласились – пускай.

А певец Хаглак все поглядывал на подозреваемого с нескрываемым любопытством, интересно было – за что же его все ж таки хотели убить? Или – не его? Или – не хотели?

Так и шли. Вон уж и лошади… близко.

Суань Го – не уйгур, а кидань – в красном халате, притаившись, следил за всеми из тех кустов, у которых был привязан конь только что пойманного убийцы. Желтое и плоское, как блин, лицо киданя не выражало никаких эмоций, в узких темных глазах же пылала ненависть и досада. Опять все самому придется делать! Зло сплюнув, Суань Го снял с большого пальца правой руки массивный серебряный перстень с сияющим изумрудом, развязал притороченный к седлу Аатарына турсук, и, чуть повернув камень на перстне, высыпал спрятанный там порошок прямо в бурдюк, в воду.

Ухмыльнулся, скрываясь в ивах, да, кривя тонкие губы, прошептал:

– Пусть так! Да помогут мне духи пустыни, великий Тенгри и все боги черной веры бон! Пить! Теперь проси пить, о, несчастный… и неумелый!

– Пить, – прошептал Аатарын, едва его, как следует связав руки, ссадили на собственного коня. – Пить! Вон турсук…

– Микифор, напои, – махнул рукой Павел. Уж это-то слово – пить – он понимал и без толмача. – Пей быстрей, да поедем.

Пленник пил долго и жадно, как будто влачился до того по пескам, где до воды было, словно до неба. Напился…

И, чуть погодя, дернулся, завалился в седле. На губах его появилась желтая пена, и тут пошла горлом кровь.

– Эй, эй, что с ним? – воскликнув, заболотский боярин запоздало выругался и махнул рукой.

Понятно все, что с ним. Умер. Точнее сказать – убили, вот только что, прямо на глазах! И возникал законный вопрос – кто?