Большая грудь, широкий зад

– Молод ты еще, что с тобой говорить, не поймешь, – махнул рукой «портфель».

– Э-э, почтенный Хуан, только не надо возрастом кичиться. Зачем, как говорится, бить себя по лицу, чтобы выглядеть внушительнее, и опрокидывать прилавок, чтобы назвать мясо нечистым. Ведь крестьянам позволили заниматься бизнесом и обогащаться – разве не сама ваша мэр зачитала во всеуслышание официальный документ об этом?

– А ты и рад стараться, приятель, – хмыкнул «портфель». – Компартия свою историю не забудет, так что поостерегись!

– Чего остерегаться-то?

– Еще одной земельной реформы! – с расстановкой произнес «портфель».

– Ну и пусть себе проводят реформу, – ответил малый, помолчав. – Все заработанное я трачу на еду, на выпивку и развлечения, как был у вас черной костью, так и остался. Или думаешь, буду таким же дураком, как мой дед? Горбатился как проклятый, чтобы заработать немного, недоедал так, что и по нужде сходить было нечем. А как поднакопил и купил несколько десятков му никудышной земли, тут и реформа подоспела: р-раз – и в помещики записали, ваши на мост потащили, и – бабах! – разлетелась его голова под пулями. Но я вам не дед. Я деньги копить не буду, я их проедать буду. А затеете еще одну земельную реформу – вот он я, стопроцентный крестьянин-бедняк.

– Сколько дней прошло с тех пор, как с твоего деда ярлык помещика сняли, а, Цзинь Чжуцзы? А ты все старое поминаешь!

– Ты, Хуан Лянь, ровно та жаба, что колесницу остановить пыталась, – переоцениваешь свои возможности. Ступай лучше домой и удавись! Думаешь, политике государства можно противостоять? По мне, так ничего у тебя не выйдет.

В это время подошел нищий в драной ватной куртке, подпоясанной красным проводом, и протянул к «портфелю» старую керамическую плошку с несколькими монетами и засаленными мелкими купюрами:

– Подай хоть что-нибудь, братец, подай на пирожок…

– Иди, иди отсюда! – отвернулся «портфель». – Сам еще не завтракал!

Цзиньтуна нищий смерил презрительным взглядом и повернулся к другим. На душе стало еще горше: «Даже нищие избегают тебя, Цзиньтун!» А нищий уже стоял перед малым в куртке и канючил:

– Сжалься, браток, пожалей, подай на пирожок…

– Ты из каких будешь? – спросил тот.

– Из бедняков мы, – сказал нищий, помолчав. – Уж восемь поколений, как крестьяне-бедняки…

– Помогать беднякам – это мы всегда пожалуйста! – провозгласил малый и бросил оставшиеся два пирожка вместе с измазанной в жире газетной бумагой в плошку нищего. Тот схватил пирожки и запихнул в рот, облепив подбородок обрывками бумаги.

В зале ожидания началось некоторое оживление. Из комнаты отдыха вышли контролеры в синей форме, в фуражках, с компостерами в руках. На их лицах было написано раздражение, они с холодной ненавистью взирали на толпу пассажиров, которые, толкаясь, устремились вслед за ними на контроль. В коридоре встал человек с мегафоном.

– В очередь, все в очередь! – громко призывал он. – Без очереди билеты компостироваться не будут! Вниманию контролеров: без очереди билеты не компостировать!

Но народ все равно давился у воротец. Раздался детский плач. Смуглолицая женщина с мальчиком на руках, девочкой на спине и двумя большими петухами под мышками громко честила отпихнувшего ее мужчину, но тот не обращал на нее внимания. Водрузив на голову картонную коробку с лампочками, он продолжал ломиться вперед. Женщина дала ему пинка под зад, но он даже не обернулся.

Цзиньтун и не заметил, как его выпихнули в самый конец. Только что перед ним стояло не больше десяти человек, а теперь он оказался последним. В душе поднялись остатки мужества, он схватил рюкзак и стал протискиваться вперед, но тут же получил удар в грудь костистым локтем. От боли у него аж искры из глаз посыпались, и он опустился на корточки.

– В очередь, все в очередь! Без очереди билеты компостироваться не будут! – громко повторял дежурный.

Контролер маршрута на Далань, девушка с кривыми зубами, расталкивая всех папкой и компостером, прорвалась обратно от воротец. Фуражка съехала набок, убранные под нее черные волосы рассыпались, и она зло топнула ногой:

– Толкайтесь, толкайтесь дальше. Славно будет, если одного-двух задавите.

И, взвинченная, направилась обратно в комнату отдыха. На электронных часах в это время большая и маленькая стрелки сошлись на цифре девять.

Такой поворот дела сразу остудил разгоряченных толкотней людей. Стоявший вне толпы Цзиньтун преисполнился некоего злорадства. Ему была симпатична эта удалившаяся в возмущении девушка, эта защитница слабых, в том числе и его самого.

У других воротец уже открылись узкие калитки, и пассажиры, как сдерживаемый дамбами непокорный поток, гурьбой повалили по огражденному стальными поручнями узкому проходу к автобусам.