Большая грудь, широкий зад

Сыма Ку сидел на каком-то бревне, свесив взлохмаченную голову на грудь. На коленях у него лежала навзничь вторая сестра. Её голова покоилась у него на сгибе локтя, кожа на шее натянулась. На белом как снег лице чёрной дырой зиял разинутый рот. Она была мертва. У сидевшего вплотную к Сыма Ку Бэббита на ребяческом лице застыл взгляд глубокого старика. Откинувшаяся к нему на колени шестая сестра беспрестанно дрожала, а он поглаживал её по плечу большой, распухшей от сырости пятернёй. За створкой прогнивших ворот какой-то тщедушный мужчина пытался свести счёты с жизнью. Брюки сползли у него до колен, открыв измазанные серые трусы. Он пытался зацепить полотняный пояс за верх ворот, но было слишком высоко, и как он ни подпрыгивал, ничего не получалось. По характерной форме затылка я понял, что это Сыма Тин, дядя Сыма Ляна. Окончательно выбившись из сил, он подтянул брюки и снова завязал пояс. Обернулся к остальным, конфузливо хихикнул, а потом, всхлипывая, уселся прямо в грязь.

С полей задул утренний ветерок. Он с безразличным высокомерием разгуливал по крыше этаким мокрым чёрным котом с серебристым карасём в зубах. Из залитых дождём низин выкарабкалось кроваво-красное солнце, отсыревшее, измождённое. Судя по всему, будет наводнение. Воды Цзяолунхэ катились бурными валами, и в тиши раннего утра их шипение и плеск слышались особенно отчётливо. С высоты жёрнова через умытые ночным ливнем оконные стёкла было видно, как по просторам августовских полей красноватой дымкой растекается солнечный свет. Перед мельницей дождь смыл всю пыль, обнажив твёрдую каштановую землю; она сверкала, как лакированная, и на ней в предсмертной агонии изгибали хвосты два карпа с зеленоватыми спинками. Прибрели, спотыкаясь, двое в серой армейской форме: один — худой и долговязый, другой — пухлый коротышка. Они тащили большую бамбуковую корзину, полную крупной рыбы. Там были и карпы, и белые амуры, и серебристо-серые угри. Увидев карпов на земле, они поспешили к ним почти бегом со своей корзиной. Выглядели они очень неуклюже: ну будто связанные между собой журавль и утка.

— Вот это карп! — воскликнул коротышка. — И не один! — добавил долговязый.

Пока они подбирали рыбу, я успел рассмотреть их лица и уже не сомневался, что эти двое соглядатаев отдельного полка прислуживали официантами на свадебном ужине шестой сестры и Бэббита. Караульные у мельницы наблюдали за ними краем глаза. Позёвывая, подошёл командир взвода охраны:

— Ну что, Толстяк Лю и Доходяга Хоу? Что называется, в ширинку шасть, а там матчасть? Рыбу уже на земле собираете?

— А вам, комвзвода Ма, не сладко приходится, — прогнулся перед ним Доходяга Хоу.

— Ну не то чтобы несладко, а вот жрать хочется, аж брюхо подводит, — ответил Ма.

— Вернётесь со службы, а там и рыбный суп готов будет. Такую великую победу одержали — как не приготовить бойцам угощение! — подхватил Толстяк Лю.

— Рыбы-то всего ничего! Вам, поварам, хватило бы, и то хорошо, какое уж тут угощение для солдат, — зевнул Ма.

— Вы какой-никакой, а руководитель, ганьбу, а руководитель должен подкреплять слова доказательствами. Критика должна быть политически верной, нельзя говорить всё, что в голову взбредёт, — заметил Доходяга Хоу.

— Да пошутил я, разве можно принимать всё за чистую монету! — оправдывался Ма. — Несколько месяцев не виделись, Доходяга, а вон уже как складно излагаешь!

Пока они препирались, показалась матушка. Она шла в отблесках зари медленно, тяжёлой поступью, но в её походке чувствовалась уверенность.

— Мама… — заплакал я. Спрыгнув с жёрнова, я метнулся было к воротам, чтобы броситься в её объятия, но поскользнулся и шлёпнулся в грязь.

Придя в себя, я увидел взволнованное лицо шестой сестры. Рядом стояли Сыма Ку, Сыма Тин, Бэббит и Сыма Лян.

— Матушка пришла, — попытался объяснить я Няньди. — Своими глазами видел. — Вырвавшись из её рук, я побежал к воротам, но налетел на чьё-то плечо, покачнулся и снова ринулся вперёд, пробираясь среди скопища людей.

Подбежав к воротам, я забарабанил по ним кулаками с криком: «Мама… Мама!..»

Один из часовых просунул в щель воронёное дуло автомата.

— А ну тихо! — грозно прикрикнул он. — После завтрака отпустим.

Услышав мой голос, матушка ускорила шаг. Перейдя вброд канаву на обочине, полную воды, она направилась прямо к воротам.

— Тётушка, стой! — остановил её комвзвода Ма.

Матушка отпихнула его в сторону и, ни слова не говоря, пошла дальше. Красные отблески у неё на лице походили на потёки крови, а рот кривился от гнева.

Караульные быстро сомкнули ряды, выстроившись чёрной стеной в одну шеренгу.

— Остановитесь, мамаша! — Комвзвода схватил матушку за руку, не давая ей двигаться дальше. Матушка наклонилась вперёд, изо всех сил стараясь вырвать руку. — Ты кто такая? Чего тебе здесь нужно? — посыпались его злобные вопросы. Он дёрнул её за руку, матушка попятилась и чуть не упала.

— Мамочка! — захныкал я.

Глаза матушки налились синевой, искривлённый рот вдруг раскрылся, и раздался глубокий грудной кашель. Не обращая ни на что внимания, она рванулась к воротам.